Однажды вечером, когда Эрик и Рудольф ужинали с Верой Волковой, позвонила одна из сестер Эрика и сказала, что их мать только что увезли в больницу на скорой помощи. Эрик немедленно уехал, но к тому времени, как он добрался до больницы, Эллен Брун уже умерла. Его, не предупредив заранее, проводили в палату. «Я увидел, что она лежит на кровати, накрытая простыней. Мне сказали, что она умерла совсем недавно». Эрик сразу же вернулся домой, откуда позвонил Волковой и рассказал, что случилось. «Рудик немедленно взял трубку и сказал, что он едет». «Руди действовал спонтанно, – вспоминает Сьюз Уолд. – И его реакция помогла Эрику излить душу. Если кто-то молча, без слов, обнимает тебя… просто обнимает и находится рядом… Именно это он и делал». Хотя он должен был на следующий день лететь в Нью-Йорк, Рудольф обещал, что задержится в Дании еще на несколько дней, чтобы Эрику не пришлось оставаться в доме одному. Его преданность глубоко тронула Эрика. «Он мог бы убежать, но не убежал».

Рудольф находился в Нью-Йорке и репетировал выступление для еще одной телевизионной телепередачи (он исполнял па-де-де из «Корсара» с Лупе Серрано), когда пришло письмо от Эрика.

Прощальный тон письма стал для Рудольфа ужасным потрясением. При расставании в Копенгагене ему казалось, что они еще никогда не были так близки. Хотя с тех пор они не связывались, дело было лишь в том, что Рудольф был поглощен работой – он считал, что Эрик способен его понять. Он немедленно написал ответ, отчаянно желая убедить Эрика в своей вере в их любовь и будущее, но его письмо совпало со вторым письмом от Эрика, на сей раз написанном в маниакальном приступе «радости и теплоты»:

За вторым немедленно последовало третье письмо от 20 сентября:

В начале октября Рудольф улетел в Чикаго – он участвовал в постановках тамошней балетной труппы «Веселая вдова» и «Князь Игорь». Прервав репетиции, он помчался в Нью-Йорк, куда ненадолго прилетел Эрик по пути в Австралию. Проведя два «чудесных» примирительных дня вместе, танцовщики снова расстались – на сей раз на два месяца.

В 1962 г. Рут Пейдж, танцовщица, директор и хореограф Чикагской оперы, пригласила Рудольфа дебютировать на сцене Бостонской академии музыки на Манхэттене. Теплая, оживленная женщина с огромным чувством стиля, она была близкой подругой Марго, которая во время фестиваля в Нерви уговаривала ее познакомиться с Рудольфом поближе. Том Фишер, муж Рут, кипучий, богатый юрист, славился такими же, как она, космополитизмом и гостеприимством. Их круг общения не сводился к одному балетному миру; в него входили актеры, режиссеры, кутюрье, поэты и издатели, которых супруги часто принимали в своем огромном пентхаусе на Лейкшор-Драйв. Они пригласили Рудольфа пожить там во время его выступлений в Чикаго – хотя и не без некоторых опасений: незадолго до приезда Нуреева они получили письмо от Кристофера Аллана, в котором тот предупреждал, что после танцовщика остаются огромные счета за международные телефонные переговоры. «Я знаю, что он выражает готовность за них заплатить, но не всегда вспоминает об этом». Однако Рудольф оказался очень приятным гостем: «Если ему дают стейк, много чая, немного виски, делают массаж, позволяют сыграть партию в шахматы (например, с моим мужем) и позвонить Эрику в Австралию, он очень нетребователен».

В театре, однако, все было по-другому. Когда Рут показала ему костюм, в котором он должен был танцевать татарского хана, он подошел к окну, собираясь выкинуть его в реку, – «Я вовремя выхватила его», – а когда ему показали другой, который ему подошел, он приказал, чтобы его обрезали, чтобы подчеркнуть талию. «Князь Игорь» Чикагской оперы был сложной постановкой, где воссоздали оригинальные декорации Рериха. Труппу возглавлял болгарский бас Борис Христов, а хор пел по-русски. Тем не менее, узнав, что в то же время в городе будет труппа Большого театра, Рудольф сказал Рут, «каким замечательным надо сделать «Игоря», и настоял на изменениях. У Рут имелись собственные идеи в связи с танцами Фокина, где в половецких плясках был задействован Адольф Больм (который создал ведущую мужскую роль). В то же время ей хотелось, чтобы Рудольф «украсил» хореографию. Верный форме, он многое сделал по своему вкусу, заменив некоторые особенно зрелищные па и введя перерывы между прыжками, чтобы можно было отдышаться. «Не думаю, что Фокин бы это одобрил, – заметила она. – И тем не менее спектакль вышел потрясающий».