Его голос был настолько визгливым, что Адарику захотелось перерезать этому человеку… этому существу горло. Но демон висел слишком высоко, чтобы до него можно было достать.

– А что мне будет? А что мне будет? – визжал он.

Тир.

Покрытый шрамами северянин.

Тогда, вступив в бой с норманнами, они просто оставили его, уверенные в том, что Тиру не выжить. Но возможно, он не мог умереть. Не мог умереть, потому что в нем не было жизни. Тир с самого начала был нежитью. Нечистым. Злым духом.

– А что мне будет?

Желание убить Тира осталось, но к нему прибавилось любопытство.

– Что тебе будет? – удивленно переспросил Адарик.

Только теперь Тир разжал руки. Он шлепнулся на землю, перекувыркнулся и тут же вновь вскочил на ноги, словно не испытывая боли от падения. Норманн стал еще уродливее, чем прежде, но был не настолько слаб, как при прошлой встрече. Каким-то образом ему удалось пережить боль от пыток и холод.

Адарик занес меч, но Тир даже не попытался уклониться. Прежде чем лезвие коснулось его горла, северянин воскликнул:

– А что мне будет, если я помогу тебе их найти?!

Франк опустил оружие:

– Кого? Кого найти?

Тир сделал вид, будто задумался. По выражению глаз Адарика он понял, что тот уже не собирается его убивать, а значит, можно потянуть время.

– Говори! – гаркнул воин.

– Гизела и Руна еще живы. – Тир зашелся безумным хохотом. – И я знаю, где они сейчас.

Он изменился, хотя мать настоятельница и не могла бы сказать, как именно. Конечно, он постарел. Легкая, кошачья походка стала тяжелее, мускулистое тело ссутулилось, над поясом нависал небольшой живот, волосы сделались белыми. Но изменилось не только это. Чужими стали его глаза. Раньше он смотрел на нее настойчиво, с отчаянием и ненавистью. Теперь же все было иначе. Люди, любившие его, назвали бы такой взгляд спокойным. Те, кто его ненавидел, – лукавым.

Но пусть он и постарел, и изменился, он оставался ее врагом.

Какими бы ни стали его глаза, глазами ястреба или кошки. И кошка могла царапать и кусать.

До сих пор ни он, ни она не произнесли ни слова.

Женщина выпрямилась и пошла ему навстречу, махнув рукой в сторону Арвида.

– Уходи! – приказала она юноше.

В отличие от сестры-наместницы, Арвид не послушался. Он стоял на месте, глядя на своего врага. Парень не мог позволить себе проявить страх, и мать настоятельница почувствовала гордость за его мужество и поблагодарила Господа за то, что Он вселил отвагу и в ее душу. Она не дрожала, не испытывала нерешительности. Женщина знала, что это один из самых страшных ее врагов, но только он и остался жив.

Гагона постигла бесславная смерть – чрезмерным властолюбием он навлек на себя гнев сильных мира сего. Поппа была мертва уже много лет – и умерла не любовницей, а женой Роллона. Их брак был заключен не по христианскому обряду, а по more danico, датскому обычаю, поэтому в глазах Церкви Поппа так и осталась наложницей норманна. Но даже Церковь не осмелилась оспаривать права на законное наследование его сына Вильгельма и дочери Герлок. Да и сам Роллон уже умер. Он никогда не был ее врагом и даже не подозревал, что его невесту на самом деле подменили.

Как бы то ни было, все они умерли, и только этот враг выжил, хотя и был уже очень стар. Судя по тому, что было известно матери настоятельнице, этот мужчина прожил шесть десятков лет – он был на двадцать лет старше ее самой.

Она сделала еще один шаг вперед и чуть не споткнулась о труп. Женщина до сих пор не понимала, почему этих людей убили. Это не могло быть делом рук ее врага, ведь он был франком. Но если их перебили другие, почему он еще жив?

Однако у нее не было времени это обдумать.

– Газела.

– Таурин.

Эти имена прозвучали как объявление войны.

Он все еще хотел отомстить.

Она все еще хотела жить.

И хотела, чтобы жил Арвид.

Вскоре после того, как Гизела узнала, что беременна, весна вновь сдала свои позиции. Небо посерело, недавно взошедшая трава трепетала на ветру. Краски поблекли, мир стал пепельно-бледным. Изменчивое солнце обмануло землю, как обманул Гизелу Тир.

Мерзнуть после первых теплых деньков было тяжелее, чем посреди жестокой зимы, но Гизела воспринимала все это как наказание и не жаловалась.

Однако весна вернулась. Теперь ее поступь была неспешной, зато луга зазеленели, а море, нарядившись в блестящую пенную вуаль, уже не шумело так грозно. В прозрачной лазури порхали птицы, взмывая в неведомую высь, точно пытаясь проверить, добротно ли натянут полог небес. И только мир Гизелы оставался тусклым и холодным. Девушка чувствовала себя мертвой.

Эта серая стена между ней и миром была слеплена не из отчаяния и ужаса, а из равнодушия.

Что подумал бы о ней отец?

Поразмыслив, Гизела пришла к выводу, что для ее отца предпочтительнее было бы, чтобы она умерла, а не осталась в живых с норманнским ублюдком в животе. С точки зрения принцессы, это было несправедливо. В конце концов, отец хотел, чтобы она вышла замуж за северянина, а значит, и родила ему детей. Даже если бы их с Ролл оном сыновья и были благословлены Церковью и родились бы в законном браке, они все равно остались бы детьми норманна.

Гизела думала не только о своем отце, но и о матери. Она не знала, что стало бы для Фредегарды большим ударом: то, что ее дочери пришлось пройти через все это и что план защитить ее провалился, или то, что все случилось так, как хотел король. Гизела возлегла с язычником. Воля отца оказалась сильнее, и Фреде гарда ничего не могла ей противопоставить. Точно так же она ничего не могла поделать с тем, что оставалась всего лишь любовницей Карла, а не его женой. Поппа пыталась избежать такой судьбы, и Фредегарда должна была бы понять ее, как никто другой, хотя упорство и решительность Поппы и навлекли на ее дочь все эти беды.

Умерла ли Эгидия? Добилась ли Поппа своего? Принял ли Роллон крещение?

Впрочем, эти вопросы нисколько не тревожили Гизелу. Ничто не могло изменить того, что случилось: она носила под сердцем дитя Тира. И у этого ребенка никогда не будет отца, как сейчас не было отца у самой Гизелы. У нее осталась только Руна, да и та не хотела с ней больше разговаривать.

В домике было тихо. Женщины не беседовали друг с другом, а Таурин, казалось, погрузился в летаргический сон. Лишь иногда он вздрагивал, скаля зубы – то ли насмешливо улыбался, то ли показывал, как хочет растерзать девушек.