К этому его принудили язычники. Народ этой женщины. Но Таурин все еще цеплялся за ее тело, смотрел ей в глаза. Как иначе он мог бы отогнать образ Лютеции, такой же отчетливый, как в тот день, когда Таурин приехал туда со своим отцом? Как он мог сдержаться и не рассказать ей об этом?

Слова рекой лились изо рта Таурина. Он все говорил и говорил – о крепких крепостных стенах, построенных еще римлянами, о башенках и зубцах, гордо тянувшихся к небесам.

– Между городскими стенами и могучим потоком реки простирались узкие линии берега, и рыбаки построили там свои хижины. Из дерева. Но все дома на острове были каменными. Дворец графа, рядом Сен-Этьен, замок епископа с огромным залом, церкви – Святого Марциала, Сен-Мартьяль, и Святого Жермена, Сен-Жермен-ле-Вье. С противоположным берегом остров соединяли два моста. Понмажор, то есть главный мост, хоть и покоился на мощных сваях, но был разводным, его можно было поднять посредине. Он был украшен арками, сделанными в римском стиле, а на предмостных укреплениях возвышались две башенки. Второй же мост, Понминор, являл собой уже не столь величественное зрелище, ибо был построен из дерева.

Древесину привозили из окрестных лесов, а там, где их уже выкорчевали, простирались небольшие селения, жавшиеся к острову. Там жили крестьяне, торговали в лавках купцы, возились в мастерских ремесленники. И все они платили дань монастырям, возвышавшимся неподалеку от Парижа, монастырям Сен-Жермен-л'Осеруа и Сен-Жермен-де-Пре.

Второй из этих монастырей, Сен-Жермен-де-Пре, находился не в лесу, а в степи, и оттуда открывался потрясающий вид на остров и возлюбленный город Таурина.

– Одного из монахов монастыря Сен-Жермен-де-Пре звали Аббон,[20] – продолжил Таурин. – Он писал красивее всех. Именно он встретил меня в тот день, когда мы с отцом приехали в монастырь и я впервые увидел Лютецию. Я больше не тосковал по семье и дому. Монахи стали моей семьей, монастырь – домом, а Лютеция была самым прекрасным местом на земле.

Девичьи руки гладили его лицо, возвращая пленника к яви, не позволяя ему утонуть в болоте прошлого. Но если только что они дарили покой, то сейчас прикосновения отдавались болью. Таурин отпрянул. Ему хотелось ударить эту девушку, ударить самого себя, только бы прошла боль в груди. Он отчаянно натянул путы. Это было бессмысленно, но если ему и не удастся освободиться, то, может быть, он сумеет обрушить балку, и тогда потолок упадет и избавит его от боли. Его – и эту девушку.

В этой новой жизни возле Лютеции… в монастыре Святого Жермена девушкам места не было, а тем более девушкам с севера. Собственно говоря, мужчинам-язычникам тоже. Но однажды норманны все-таки пришли. И напали на его любимый город.

До этого Таурин провел в Сен-Жермене целый год. За это время он привык к монастырскому распорядку. Аббон считал его своим лучшим учеником. Таурин знал наизусть все псалмы, свободно говорил и писал на латыни, начал изучать древнегреческий.

Настала осень. На землю опустился холод.

Северяне пришли рано утром.

Вот уже несколько недель в монастыре ходили слухи об опасности. Братья молились и надеялись на то, что им не придется перенести это испытание. Но не минула их чаша сия. Испытанию суждено было длиться много месяцев.

Флотом драккаров командовал некий Зигфрид, и этот флот в сентябре напал на Руан, а в октябре причалил к Понтуазу. Новости дошли до Парижа. Там отчаянно отстраивали городские стены. К ноябрю работы по дополнительному укреплению города завершились. И тогда пришли эти звери.

Таурин задыхался, все сильнее натягивая веревки. Так он передавит себе руки, и они почернеют, а потом и вовсе отвалятся, но ему не было до этого дела, ему не нужны были его руки. Господь создал эти руки, чтобы Таурин писал, а не держал в них оружие. И не душил девушку.

Собственно, он ведь не задушил Гизелу, только попытался это сделать, а Руну он бы и пальцем не тронул… Она вновь погладила его по лицу. Это было пыткой для Таурина.

– Уходи! – крикнул он. – Уходи!

Но она не ушла.

– Ты… Ты из этого чертова отродья! Твой народ явился из преисподней!

Но во взгляде Руны было лишь удивление.

У Таурина болело горло. У него не осталось сил, чтобы кричать. Он мог только говорить, рассказывать о том, что было дальше.

– Они пришли в ноябре. Корабли встали на якорь на берегу. Вокруг колыхался камыш, целое море камыша… Язычники не хотели входить в город, просто требовали не мешать им. Они хотели грабить и убивать по ту сторону Парижа. Граф не позволил им пройти. И тогда они взяли столицу в осаду.

Таурин закрыл глаза. Эти видения преследовали его с тех самых пор.

Горящие стрелы… Сражения на предмостных укреплениях… Мор в городе… Голод… Тараны, в стены бьют тараны… На врагов льется кипящая смола…

– Дальше, что было дальше? Что с тобой произошло? – голос Руны был тихим, но достаточно настойчивым, чтобы эти образы поблекли.

Зато появились другие.

– Когда пришли норманны, – продолжил Таурин, – мощи святого Жермена перенесли в город. Их обнесли вокруг городских стен. Святому Жермену молилась вся Лютеция, люди взывали к нему, просили защитить их. И святой Жермен защитил нас, по крайней мере на какое-то время. Говорили, он творил чудеса, чтобы не дать врагам войти в город. Так, у ворот стоял колодец, из которого язычники брали воду. Но у них во рту эта вода превращалась в кровь. Да, святой Жермен превратил воду в кровь, как Иисус некогда превратил воду в вино на свадьбе в Кане Галилейской. Не знаю, почувствовали ли язычники разницу. Может, для них кровь слаще вина. – Таурин замолчал.

Замешательство отразилось на лице Руны, она явно не поняла, о чем толкует Таурин, говоря о вине, воде и крови, но переспрашивать не стала.

– Как ты… попал к ним?

Всхлипнув, Таурин сгорбился.

Все остальные монахи тогда очень боялись. Того, что Лютеция падет. Того, что их убьют – заколют клинками или повесят. Того, что их захватят в рабство и им придется гнуть спину на язычников.

Но Таурин не боялся. Лютеция ведь была одним из самых больших и самых красивых городов христианского мира. Так сказал его отец. Она не падет пред дикарями этого мира, сколь бы страшными они ни были. Стены действительно оказались крепкими, ворота не поддавались. Только иногда граф Эд с небольшим отрядом рыцарей выезжал из города, а потом возвращался с отрубленными головами норманнов. Всякий раз народ боялся, что их правитель погибнет. Но умер кое-кто другой – Жосселен, епископ Парижа и настоятель монастыря Сен-Жермен. Преемником Жосселена стал его племянник, Аббон, чьим лучшим учеником был Таурин.

И Таурин верил в то, что все обернется к лучшему. Другие умирали от болезней, от голода, от стрел врагов, но мальчик выжил. Он жил надеждой на то, что Лютеция, его прекрасная Лютеция, пусть и пострадает за время осады, но не падет.