– Останься здесь, – приказала ей Руна. – Тебе нужно вымыться.

Но Гизела не послушалась. Прикрыв грудь, она побрела к выходу. Руна и Таурин вновь оказались одни.

Они молча смотрели друг на друга. В глазах северянки больше не было напряжения, только усталость. И что-то еще, что-то, что разделял и Таурин, что-то, отличное от ненависти и других сильных чувств. Что-то слабое, негромкое. Растерянность. Усталость.

Хотя Руна спрятала меч франка и постоянно проверяла его путы, она все еще опасалась Таурина. Северянка была уверена, что не сможет глаз сомкнуть, зная, что он рядом. И все же Руна не изменила своего решения сохранить пленнику жизнь.

Она и сама не знала, что удерживает ее от убийства. Зато прекрасно понимала, насколько тяжело ей будет жить бок о бок с этим человеком.

В первый вечер Руна подумала о том, что нужно перевести Таурина в сарай, где раньше спал Тир. Но затем она решила, что лучше не спускать с пленника глаз, и привязала его к одной из балок, поддерживавших потолок.

На следующее утро ей предстояло решить несколько других проблем: например, как Таурин в таком положении будет справлять нужду.

Они с Гизелой вырыли для этих целей яму в земле неподалеку от дома и накрывали ее деревянными досками. Но водить туда Таурина было слишком опасно, ведь тогда пришлось бы развязать путы у него на ногах. В конце концов Руна просто принесла ему ночной горшок. Девушка опасливо наблюдала за его реакцией. Таурин не шевелился, и Руна истолковала это как упрямство, но потом поняла, что пленник и не мог шелохнуться. Вчера она обвила веревку вокруг его горла, чтобы быть уверенной в том, что франк не сбежит. Удавку она распускать не стала, но руки Таурину освободила. Пленник все еще не шевелился, и в его глазах промелькнуло что-то, чего Руна вовсе не ожидала. Стыд.

– Ну хорошо, – пробормотала она. – Я отвернусь. Но у меня в руке нож. Одно движение – и ты мертв.

Отвернуться ей было так же нелегко, как ему – помочиться в ее присутствии. Таурин испытывал унижение, но в то же время он слишком устал для того, чтобы противиться, чтобы сражаться с Руной.

Время шло. Раны на его ноге зажили, и в какой-то момент его ненависть стала засаленной, как его пропитанная потом одежда, прогорклой, как исходивший от его волос запах, грязной, как его лицо. Да, его ненависть лишилась былой чистоты и свежести. Таурин привык к новому распорядку дня, сделался вялым.

Три раза в день Руна приносила ему поесть и попить и да – вала облегчиться.

Однажды она поставила перед пленником ведро со свежей водой, чтобы он смог помыться. Для этого она опять развязала ему руки.

Таурин сидел неподвижно, глядя на воду. В темной гладкой поверхности отражались очертания его лица и борода, ниспадавшая на грудь. Франк не поблагодарил Руну за эту утеху, он даже не собирался мыться.

Северянка полагала, что понимает его чувства. Когда он попытался убить ее, его постигла неудача. А неудачникам незачем поддерживать чистоту.

– От тебя воняет! – крикнула она, замахиваясь на него ножом. – Мы все страдаем от этого. Так что уж будь добр, помойся.

Руна сама не ожидала от себя таких слов. На самом деле ей было все равно, воняет от Таурина или нет. Ей приходилось терпеть запахи и похуже.

Тем временем пленник изумленно уставился на нее.

– Так убей меня, закопай мой труп, и после этого никакая вонь тебе не помешает.

Это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как он появился у колодца.

– Как по мне, лучше вонь, чем кровопролитие, – пробормотала Руна, отворачиваясь.

Отойдя на пару шагов, девушка услышала плеск.

Когда она испуганно оглянулась, то увидела, что Таурин опустил голову в ведро. Руна подумала, что он хочет утопиться. Она не знала, что делать. Если франк покончит жизнь самоубийством, это будет его решением. Ей же нужно будет решить, помешать ему в этом или нет.

Но прежде чем Руна успела что-либо предпринять, пленник, отфыркиваясь, поднял голову. Вода стекала по его лицу, шее, спине. Волосы липли к телу. Он все еще был грязен, но из-под серой пелены проглядывала розовая кожа.

– Ты все-таки хочешь помыться, – сказала Руна.

«Ты все-таки хочешь жить», – подумала она.

С тех пор северянка каждое утро приносила пленнику ведро с водой для умывания.

Жить рядом с Таурином было непросто, но гораздо больше Руну беспокоили мысли о Тире. Каждый день она ходила на берег и искала его следы, но камень, у которого Тир раньше всегда сидел, и кострище оставались холодными. Норманн исчез. Со временем у Руны появилась надежда на то, что Тир больше не вернется, удовлетворившись содеянным.

Северянка знала, что не следует связывать эти два события, но никак не могла отделаться от ощущения, будто заключила сделку, обменяв Таурина на Тира. И этой сделкой она была довольна.

Гизелу же не утешало то, что Тира больше нет рядом. В первые дни она сидела, не двигаясь с места, окаменев от пережитого. Потом много плакала. Теперь же принцесса страдала без слез. Руна беспомощно взирала на нее. Она знала, что должна утешить подругу, но не испытывала сострадания к ней. Да, за то, что Тир совершил с Гизелой, нужно было винить, ругать и проклинать его. Но всякий раз, глядя на принцессу, Руна спрашивала себя, как эта девушка могла быть такой легковерной, откуда в ней столько доброты? Не ее вина в том, что она родилась нежной принцессой, что выросла под чутким присмотром других, но она виновата в том, что не поняла простого закона: «Либо ты, либо они. Либо ты их, либо они тебя».

Впрочем, Руна сама не могла убить Таурина. Как же она могла упрекать Гизелу в том, в чем сама была виновата?

В один из дней припасы на зиму закончились и северянка решила отправиться на охоту. Это означало, что Таурину придется остаться с Гизелой. Вначале Руна волновалась – передала принцессе нож, потуже затянула путы Таурина. Уйти во второй раз ей было гораздо легче, а уж в третий необходимость обернулась удовольствием. Руна с наслаждением гуляла по лесу, позволяя ветру развеивать дурные мысли о Гизеле и Таурине.

Принцесса никогда не рассказывала, что происходило за время ее отсутствия, но Руна подозревала, что Таурин насмехался над Гизелой. Однажды, когда северянка вернулась, ее подруга плакала, а Таурин довольно улыбался, радуясь чужому горю. В тот вечер принцесса отказалась от ужина. Руна не стала расспрашивать пленника о том, что случилось, но именно тогда в ее душу впервые закрались подозрения о том, что Таурин не менее зол, чем Тир.

Впрочем, она все еще колебалась. Каждую ночь Таурину снились кошмары. По его телу пробегала судорога, пленник метался во сне, насколько ему позволяли веревки. Он вопил, иногда даже плакал – точно так же, как и Гизела. Однажды он принялся что-то бормотать, но Руна не смогла разобрать его слов. Она видела капельки пота у него на лбу и слезы на щеках. Днем Таурин смотрел прямо перед собой и молчал. Но разве злого человека могут преследовать кошмары?