Правда, он не стал рассказывать Фредегарде о том, что уже много месяцев ничего не слышал об Адарике. Гагон не был уверен в том, что его брат еще жив. И что Гизела мертва. Возможно, Адарик оказался достаточно глуп, чтобы вступить в бой с норманнами.

– Что тебе еще известно? – закричала Фредегарда. Ее слюна брызнула ему в лицо.

– Ничего. Но я знаю наверняка, что зима была долгой, а у твоей дочери не очень-то крепкое здоровье.

– Ты должен что-то предпринять, Гагон! Иначе король обо всем узнает, клянусь!

Советник отер ее слюну с подбородка и задумчиво посмотрел на Фредегарду. Затем он одарил ее любезной улыбкой. Женщина поморщилась, будто эта улыбка причинила ей боль.

– Откуда в тебе столько враждебности, милая моя Фредегарда? – спросил Гагон. – Может быть, в прошлом мы и были противниками. Теперь же я тоже хочу, чтобы Гизела выжила. Понимаешь, раз невеста Роллона скончалась, ему нужна новая, не так ли? А кто посмеет усомниться в том, что ты родила королю двух дочерей?

Плечи Фредегарды дрогнули.

– Ты не посмеешь! Не смей даже думать об этом! – прошипела она.

Гагон обошел вокруг нее все с той же улыбкой на устах.

– Но ты ведь позволишь мне отправить в Нормандию отряд… а лучше два? Они перевернут там все вверх дном, чтобы отыскать твою дочь. Позволишь, Фредегарда?

Женщина опустила глаза. Ее лицо окаменело, а кожа словно превратилась в лед.

– Не жди, что я буду молить тебя об этом. Высылай отряды!

Сестра-наместница пошатнулась. Двух монахинь, последовавших за ней, вырвало рядом с трупами. Мать настоятельница тоже почувствовала едкий привкус во рту, но сумела подавить тошноту.

– Если вам невыносимо смотреть на это, уходите в церковь! – приказала она сестрам.

Монахини повиновались. Спотыкаясь, они скрылись во дворе. А вот сестра-наместница осталась рядом с ней.

Судя по звукам борьбы, тут сражались целые армии, но мертвых было всего пятеро.

Мать настоятельница подумала о том, что кто-то из выживших мог бежать. Или же от испуга слух подвел ее, и потому она представила себе более кровавую битву, чем было на самом деле.

Сестру-наместницу же волновало вовсе не количество павших.

– Наверное, это связано с восстанием Риульфа,[18] – пробормотала она.

Мать настоятельница пожала плечами. Риульф был язычником. Пару лет назад он приплыл сюда из северных земель и сразу собрал вокруг себя северян-язычников, которым был не по душе правитель Нормандии Вильгельм. Они считали, что сын Роллона слаб. К тому же он был христианином, а значит, не стал бы в полной мере представлять интересы норманнов. По словам Риульфа, Вильгельм был скорее франком, чем северянином. Риульф взял в осаду Руан и чуть было не захватил этот город, но Вильгельм оказался не так слаб, как полагал Риульф, и в конце концов сын Роллона одержал победу. С тех пор прошло четыре года, но мертвецы у ног матери настоятельницы свидетельствовали о том, что язычество еще не утратило влияния на этих землях.

Женщина смотрела на павших и думала о том, действительно ли ее прошлое и тайна Арвида стали причиной этого сражения, или же они оказались втянуты в совершенно другое противостояние, никак не связанное с тем, что в жилах Арвида текла кровь и христиан, и язычников.

Сейчас же кровь, казалось, застыла в его жилах. Юноша пошатнулся, его лицо сделалось пепельно-бледным, на лбу проступили капли пота.

– Франки, – пробормотала мать-настоятельница. – Мертвые франки. Ты знаешь, что это значит? Это те люди, которые напали на тебя?

Щеки Аренда так и не порозовели, но юноша вздрогнул, возвращаясь к жизни. Он кивнул – по крайней мере, она восприняла его движение как кивок. Не успев сказать то, что намеревался, юноша опять замер и склонил голову к плечу, прислушиваясь.

Сестра-наместница тоже удивленно повернулась. За деревьями послышался хруст веток. Заржала лошадь.

– Уходи! – крикнула ей мать настоятельница.

Она нисколько не сомневалась в том, что означают эти звуки. Не все нападавшие были мертвы. Один, а может, несколько из них вернулись.

Холодный пот стекал по ее спине. Арвид беспомощно ухватился за амулет.

Сестра-наместница действительно скрылась в церкви. Посмотрев ей вслед, мать настоятельница медленно повернулась.

Под деревьями стоял конь. Всадник, сидевший в седле, спешился и двинулся ей навстречу.

За все эти годы у матери настоятельницы было много врагов. Но этот… этот был худшим из всех, поняла она, узнав его.

Проснувшись, Гизела оглянулась. Она не могла понять, где находится. В голове гудело после долгого сна. Впрочем, девушка не знала, спала ли она на самом деле. Может быть, она просто потеряла сознание. Или ее отравил яд Тира.

Над землей сгустились сумерки, костер погас, а Тир ушел. Гизела чувствовала, что промерзла до костей, но когда она села на песке, кровь прилила к ее ногам. В затекших пальцах закололо.

Принцессу затошнило. Желудок болезненно сжимался, голова раскалывалась от боли. Но хуже всего было ощущение, словно ее разорвали надвое. Внезапно Гизелу охватила паника – и в то же время в ней затеплилась надежда на то, что все это не произошло на самом деле, а было лишь кошмарным сном. В конце концов, мир ведь не разрушился, Тир не утащил ее на дно морское, Змей Мидгарда, волк Фенрир и воины Валгаллы не встали на смертный бой.

Когда тошнота отступила, а головная боль немного прошла, Гизела опустила глаза. И тут она с ужасом увидела кровь на своих ногах. Она не сумела воспротивиться змеям и волкам… Она плохо сражалась… Она не смогла дать отпор… и позволила этому произойти.

Ее взгляд упал на мешочек, который Тир обычно носил на груди. Теперь же этот мешочек валялся на песке. Гизеле в голову пришла мысль о том, что случилось. Мысль трезвая и холодная, как вечерние сумерки. Тир опоил ее ядом, изнасиловал и бросил на берегу, не думая о том, что она может замерзнуть насмерть. Впрочем, об этом он как раз подумал, ему было не все равно, ведь он прикрыл ее тело одеждой. Ткань была порвана, и когда Гизела встала, платье соскользнуло с ее плеч. Холодный ветер обвевал ее кожу. Гизела была обнажена. Она уже не была такой, как прежде. Она больше не была женщиной, которая сумела выжить, полагаясь на собственные силы. Гизела вновь стала ребенком, беззащитным, покинутым, лишенным материнской опеки. Где же руки, руки, что согреют ее, руки Бегги, руки Фредегарды, руки, что обнимали ее, когда ей было одиноко или когда она страдала от боли?