Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Даже и не знаю, — произнёс Тайбери мне на ухо. — Возможно, эти рисунки — безотчётное стремление отвлечь себя от некоей строптивой шейры.
— И перенести своё упрямство с меня на мебель?
— Возможно.
Его руки скользнули по моим плечам. Лёгкое жёлтое платье, небрежно наброшенное мной утром, вдруг заискрило, и я тихо ахнула, глядя, как юбка взлетает вокруг стройных ног, открывая их чуть ли не по самый верх бёдер.
— Ты! Ты… — Я беспомощно охнула, глядя как юбка бесстыдно взлетает всё выше. — Ты… совершенно неприличный и бесцеремонный повелитель!
— Ещё какой, — согласился Тайбери, подхватывая меня за талию. — А сейчас будет ещё неприличнее.
Я не успела вскрикнуть, как оказалась подсаженной на стол. Бумаги полетели в сторону, и я едва успела уцепиться за столешницу руками, чтобы не оказаться распятой на ней, лёжа на спине.
— Если ты думаешь, что я так легко тебе дамся… — начала я и резко выдохнула воздух, когда платье поползло с правого плеча.
— Какое лёгкое, — задумчиво протянул Тайбери, поддевая воздушную ткань. — И сколько всего интересного под ним таится!
Второй рукав последовал за первым, и я едва успела перехватить руку, чтобы не остаться в лёгком кружевном белье.
— Ну нет, повелитель, — хрипло сказала я. — Ты больше ничего с меня не снимешь, пока я тебе не разрешу.
Ладони Тайбери скользнули по моим бёдрам, и он наклонился ко мне.
— Кажется, — прошептал он, — ты забыла, кто из нас кому принадлежит.
— Я не…
— Ты да, — негромко и насмешливо возразил Тайбери. — Не один я здесь упрямец, шейра. Думаешь, я не знаю, что твои дерзости и подначки — лишь ширма? Ты пытаешься показать своими шуточками, как ты независима, но на самом деле ты боишься ко мне привязаться. — Он понизил голос. — Боишься влюбиться — и запрещаешь себе понять, что ты уже наполовину влюбилась.
Его пальцы перебрались на кромку чулка, медленно скатывая его вниз. Горячая ладонь сжала колено и плавно, жарко перешла на другое бедро, скользя по ноге вместе со вторым чулком.
— Ты сам сказал, что меня не любишь, повелитель, — прошептала я ему в губы. — Так вот, это взаимно. И что бы ни… произошло… — пальцы Тайбери прошлись по задранной босой ступне, и я едва сдержала стон, — ни о какой любви и речи быть не может.
Я обхватила его за шею.
— И замуж за тебя, — прошептала я, — мне совершенно не нужно.
Тихий смешок. И горячая рука, скользнувшая по моему обнажённому плечу.
— Тебе никто и не предлагает.
— Ты… — начала я и лишь бессильно ахнула ему в губы, когда он меня поцеловал.
Его губы, горячие, нежные, страстные, пили моё дыхание с той же силой, с которой я прижималась к нему, забыв обо всём, оплетя его ногами и руками. Жёсткие пластины костюма касались и лёгкой жёлтой ткани, и обнажённой кожи, и я не знала, чего на мне больше; я была полураздета и одновременно одета в его объятья, его руки, его пальцы. Кажется, я никогда не устану от его поцелуев…
…хотя мне придётся от них отказаться.
Но не сегодня. Не сегодня.
— Моя маленькая дерзкая шейра, — прошептал Тайбери, оторвавшись от моих губ. — Хитроумная, упрямая и такая привлекательная.
— У меня много других качеств, — хрипло прошептала я. — О которых ты даже не догадываешься, повелитель.
— А ты не догадываешься, насколько я любопытен.
Как много у нас общего. Я не сдержала улыбки, подставляя губы под следующий поцелуй.
Но думать становилось всё труднее. Я терялась в поцелуях и уже плохо понимала, что будет потом, дальше. Не сегодня-дальше, а потом-дальше. Когда закончится год, когда придёт пора предстать перед великими домами и потребовать, чтобы меня вновь приняли в Академию.
Или когда я отправлюсь в хранилище Академии похищать свой кристалл, рискуя всем, чем только можно, лишь бы его не разбили по приказу дяди, лишь бы я осталась магом…
— Поцелуй меня ещё, мой страстный повелитель, — прошептала я Тайбери. — Я хочу перестать думать.
Тайбери тихо засмеялся и подхватил меня под бёдра, поднимая в воздух.
— Думаю, это я могу устроить.
Кабинет качнулся перед моими глазами. Солнечные лучи ударили в лицо, тут же сменившись сумраком, скрипнули ступени, и я поняла, что Тайбери несёт меня наверх.
…Но у дома не было третьего этажа. Тогда куда?..
— Сюда, моя соблазнительная шейра, — шепнул Тайбери, вновь угадав мои мысли. — Ко мне.
Первым, что я увидела, когда Тайбери спустил меня со своих рук на пол, был вьюнок, растущий вдоль раскрытого окна. Должно быть, гибкий цветущий стебель поднимался прямо из кабинета — сюда.
На широкий солнечный чердак, где мы сейчас стояли.
— Моё убежище, — негромко проговорил Тайбери, наклонившись к моему плечу. — Никогда не думал, что приведу сюда… кого-то.
— Меня, — прошептала я.
— Тебя.
Его рука обняла меня за плечи, но мягче, нежнее, без прежней страсти. Сейчас Тайбери был куда больше самим собой, чем при нашей первой встрече в ванной. Или он всё время был собой, только я видела его по-разному?
— Здесь я не просто встретил в себе магию, — произнёс Тайбери негромко. — Здесь мы с отцом проводили время вместе. Здесь мы оба стали семьёй после смерти матери. Здесь я вспоминал о ней заново — самые лучшие воспоминания отца, переплетённые с моим воображением.
Он с иронией улыбнулся.
— Слишком серьёзно, да? Не те слова, которые произносишь, когда приводишь сюда девушку.
— С твоей внешностью ты можешь говорить какие угодно слова, повелитель, — убеждённо произнесла я. — Даже читать лекции о происхождении макарон.
Тайбери хмыкнул.
— Да-да. Помню я, как ты любишь мои лекции.
Потускневшее зеркало висело на отделанной деревом стене, отражая нас обоих. На меня смотрела я сама. Полуодетая, растрёпанная, в лёгком жёлтом платье, едва держащемся на плечах, с тёмным золотом волос, разлетевшимся по плечам.
— Ты такая красивая, — негромко произнёс Тайбери, глядя в зеркало за моей спиной.
— Конечно же, мой наблюдательный повелитель, — ехидно отозвалась я. — Я твой идеал.
Он едва заметно покачал головой. Лицо его в зеркале было напряжённым и серьёзным.
— Не только.
— А кто, повелитель? — прошептала я. — Кто я для тебя?
— Ты…
Его пальцы коснулись моих волос, и мне вдруг показалось, что он гладит не эти совершенные и безупречные золотые пряди, а обычные светлые волосы. Мои. И смотрит не в кукольную синь васильковых глаз, а в мои собственные глаза, голубые и настоящие.