Через полчаса Мозгалевского подняли в зал. Судья Соленая, искоса поглядывая на задержанного, бегло прочитала решение: «Ходатайство следователя удовлетворить. Избрать в отношении Мозгалевского Владимира Романовича меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на два месяца».

Словно контуженный, Мозгалевский слышал лишь белый шум. Собственное дыхание молотком отдавалось в затылке. Ему казалось, что он не может дышать. Владимир пытался что-то сказать, но челюсть парализовало.

– Вам понятно решение суда? – донеслось откуда-то издалека.

– Я спрашиваю, вам понятно решение суда? – прозвучало уже совсем рядом.

– Да, – протянул Мозгалевский, высвободив наконец челюсть из оцепенения. – Понятно. Только зачем?

Судья удалилась. К клетке шустро подскочил адвокат.

– Владимир Романович, это было ожидаемо, – зачастил сквозь стальные ребра Бинецкий. – Хотя я рассчитывал на залог…

– Ты был у Алены? – на удивление адвоката, совершенно спокойно, но скорее отрешенно спросил Мозгалевский.

– Да, – поправил очки Анатолий. – Точнее, нет. В роддоме, который вы указали, девушка с такими приметами никогда не наблюдалась.

– Не нашел, – с упреком бросил Мозгалевский.

– Следователь вернул мне ваш телефон, – продолжил адвокат.

– Телефон?! Как же я мог про него забыть! Там же есть все: и алиби, и Алена! Какой же я идиот! Там же ее номер, переписка, геолокация. Она записана как «Любимая». Как же болит голова!

– Есть «Любимая», но это ваша супруга – Евгения Евгеньевна. Я поискал Алену в контактах, под описание попадает только одна. Вот ее фото в вайбере, – адвокат светанул экраном телефона, но тут же был одернут бдительным конвоем.

– Она! – вскрикнул Мозгалевский.

– Я тоже так подумал, – сморщился Бинецкий. – Я с ней связался. Но она отрицает близкие отношения между вами.

– Откуда же она меня знает? – недоверчиво усмехнулся Мозгалевский.

– Говорит, что познакомились в клубе года три назад. Вы ей тогда несколько раз звонили. Но дальше общение не пошло.

– Но она же беременна! – отчаянно прошептал Владимир.

– Она замужем, сыну два года. Увы!

– Нет, нет, нет! Это все бред. Она тебя обманула. Она боится, просто боится, – дико нашептывал сквозь клетку Мозгалевский, не стесняясь сойти за умалишенного.

Приставы отстранили адвоката, надели наручники на обвиняемого и спустили обратно в подвал.

Сознание Мозгалевского напоминало промокшую газету, картинки и слова расплывались, перемешивались друг с другом в серую кашеобразную слизь. И в этом мыслеподобном тесте вдруг возникла Алена. Владимир явственно вспомнил, как лет пять назад он запойствовал в «Облаках». Там встретил девушку, которая пришла на день рождения с одногруппницами и очень тяготилась глянцевым кичем, переполнявшим заведение. Пьяная отвага Мозгалевского победила девичью застенчивость, и Владимир заполучил телефон Алены. Он звонил несколько раз, однако все попытки договориться о свидании провалились. Алена была неприступно и корректно холодна, что еще больше распаляло Мозгалевского. Он даже пробил место работы и домашний адрес, куда несколько раз отправлял курьера с букетами, которые возвращались с отказом в получении. Пробредив пару месяцев безответной влюбленностью, Владимир забылся в делах.

Сразу после суда Мозгалевского повезли в Матросскую Тишину. Его, молчаливого и раздавленного, боявшегося думать и вспоминать, подвели к автозаку, куда уже загрузили всех судебных арестантов.

– Куда его? – спросил сержант старшего по званию.

– Закрывай во второй бокс, – скомандовал лейтенант.

– Думаете, стоит? – неуверенно переспросил конвойный.

– А чего нет-то? Пусть потрещат, твари.

Автозак КамАЗа был разбит на две секции с отдельными дверьми. Первый «рукав» оказался забит под завязку. Второй почудился Мозгалевскому пустым, однако в самой глубине в полной темноте он вдруг услышал учащенное дыхание. Владимир больше всего боялся оставаться в одиночестве со своими мыслями, поэтому тут же направился к соседу по несчастью.

– Добрый вечер, – тихо пробормотал пассажир и протянул руку.

– И тебе, – хмуро ответил Мозгалевский, слегка, словно брезгуя, коснувшись чужой ладони.

– Меня зовут Олег.

– Владимир. Есть сигареты?

– Не курю. Сие есть грех, – размеренно изрек попутчик.

В затравленных зайчиках, скакавших по клетке от уличных фонарей, Мозгалевский смог разглядеть лысый череп и круглую физиономию, изрытую бугристыми скулами, находившимися в постоянном эмоциональном движении. Казалось, лицо было устроено так, что каждый его мускул отвечал за всякую мысль, проносившуюся в голове заключенного. Олег был явно смущен, но не от страха, а от непонятной робости.

– За что здесь? – кинул Мозгалевский.

– За детишек своих родных страдаю, – вымученной, но светлой улыбкой ответил Олег.

– За детишек – это правильно, – поддержал Мозгалевский. – Убил кого?

– Их, родненьких, и убил. Люблю их сильно. Семеро у меня их. Старшенькому восемь лет, а младшенький сыночек даже и не родился.

– Что ты сделал? – Мозгалевский почувствовал, что он снова сползает в пучину бреда.

– Убил всех деток своих и детенка неродившегося вместе с мамой его, женой моей. А потом и маму свою… – грустно улыбнулся Олег.

– За…за… зачем? – судорога омерзения свела лицо Мозгалевского.

– Как же? Чтобы всегда всем вместе быть… скоро. Они же всех деток у меня хотели забрать.

– Кто? – Мозгалевский опять стал задыхаться, образ беременной Алены снова явился перед глазами.

– Они! Пиндосы проклятые, менты-ювенальщики. Это «пятая колонна», они все против Путина, против России. Отдали бы детишек моих за границу на органы. А у меня, кроме них, жены и мамы, никого больше нет. А после второго пришествия Христа мы все воскреснем и снова будем вместе.

– Долго ждать придется, – Мозгалевский сжался от внутреннего холода.

– Оно грядет! Оно близко! – фанатично выпалил Олег.

– Веришь? – обреченно уставился в него Владимир.

– Конечно! Я же адвентист. Только верующие спасутся. Я очень скучаю по ним, по своим малышам, – хихикнул сквозь слезу сектант.

– А чего себя не замочил?

– Самоубийство – грех смертный, и нет за него прощения, – богобоязненно вздрогнул Олег.

Следствие, посчитав Мозгалевского человеком непростым и в какой-то степени влиятельным, определило узником в «Кремлевский централ» – федеральную тюрьму номер один, где своей репрессивной участи мужественно и наоборот дожидались вчерашние российские небожители – чиновники, банкиры, олигархи, решальщики, лидеры мафиозных кланов.