– А для чего стрелять, я не понял? – удивился Иван. – В кого, в нас, что ли? Кто?

– Ты вопросы не задавай лишние, – жёстко окоротил его Няма, – ты лучше лицо делай недовольное. Больше ничего от тебя пока не требуется.

– Ты понял или нет? – так же строго спросил его я, чтобы удостовериться в надёжности поведения нашего отца.

Тот пожал плечами:

– Да мне как скажете, пацаны, лишь бы не было войны и чтоб Франька меня не гнобила, – он засмеялся собственной шутке и подмигнул бабушке, – да, Юль?

Мы поднялись на четвёртый этаж и сбились в кучку. Однако действовать надо было разумно. Юлия Григорьевна осталась у дверного глазка, мы же отошли в сторону, на всякий случай.

Она позвонила, и мы стали ждать. Сначала не было никакого движения. Но потом в пространстве за дверью кто-то хрипло кашлянул, и голос из-за двери спросил:

– Кто?

– Это я, папа, – отчётливо и достаточно громко проговорила бабушка, так чтобы надёжно быть услышанной. И прибавила вдогонку: – Юля Маркелова, дочь твоя. Юлия Григорьевна.

На той стороне подержалась пауза, и как только стало понятно, что она затягивается, из квартиры вдруг раздался звук шевеления запоров, и дверь приоткрылась. Мы с Нямой не видели лица хозяина квартиры, но его видела бабушка. Она стояла и смотрела на сгорбленного, недобритого, седого человека, возникшего перед ней в старой байковой рубахе навыпуск, пижамных штанах и тёплых тапках, и думала, что сейчас он протянет к ней руки, его бесцветные глаза увлажнятся, а сам он дрогнет и отступит на шаг назад, чтобы не потерять равновесия от потрясения, которое испытывает, увидев живую взрослую дочь, которую не видал без малого тридцать пять лет.

– Что, выпустили? – шамкая беззубым ртом, спросил он с хрипотой в голосе. – Явилась?

– Что же ты, папа, людей обобрал, а сам даже на зубы не потратился? – Она не знала, какие её слова, обращенные к отцу, будут первыми, она никак не готовилась, просчитать это всё равно было невозможно. Слова, которые произнеслись, стали такими сами, без спроса.

Основа была заложена, и уже с самого начала стало довольно ясным, какое направление приобретёт любой предстоящий разговор с Маркеловым. По крайней мере, не оставалось сомнений, что время, каким оно ни будь, не сумело значимо изменить характер этого человека. И, наверное, всё остальное тоже.

Властным движением руки Юлия Григорьевна отодвинула старика в сторону и, обратившись к нам, скомандовала:

– Заходите все. – И распахнула дверь.

Мы вошли и остановились. Григорий Емельянович, с плотно сжатыми губами, стоял на месте, никак не желая понимать того, что происходило сейчас на его глазах в прихожей его квартиры. Однако громила с двумя подручными карликами пока никаких активных действий против него не предпринимали. Они просто стояли и ждали указаний Юлии Маркеловой.

– Может, пройдём туда? – спросила бабушка, кивнув в направлении длинного полутёмного коридора, оканчивающегося светлой гостиной.

Няма незаметно ущипнул Ивана за икру, ниже колена. Этот уровень удобно соответствовал опущенной кисти его правой руки.

– Давай, давай, деда! – громко произнёс Иван и тоже кивнул старику туда же, куда указала бабушка. – Иди, когда приглашают.

Няма снова, уже одобряюще, ущипнул отца в то же место. Ивану это понравилось, своим призывом пройти в гостиную он явно ощутил результат короткой, но действенной власти над человеком. У себя в цеху он никогда не повышал ни на кого голос, но и с этим его никто бы не испугался. Потому что все там любили Ивана Гандрабуру за прямоту, усидчивость и творческую способность по придумкам оригинальной продукции.

Маркелов хмуро оглядел присутствующих и медленно пошёл в гостиную, шлёпая тапками. Все зашли за ним следом и сели кто куда.

– Я смотрю, ничего не изменилось, папа, – оглядевшись, проговорила Юлия Григорьевна. – Те же стены, те же вещи, тот же нелюбезный взгляд. Даже потолок вон, смотрю, и тот сыпется, скоро на голову обвалится. Отчего же так, папа?

– Убивать пришли, так убивайте, – проговорил старик, – всё равно ничего не найдёте, у меня ничего нет. Только время потеряете.

– Да ты, отец, скоро и сам коньки отбросишь, зачем мне тебя убивать, – пожала плечами бабуля, – это ведь ты же у нас убийца, а не я. Мужа моего не удалось жизни лишить, так ты женщину на тот свет отправил, достойнейшую. И всё ради цацок несчастных, ради денег. – Он исподлобья смотрел на дочь. – И не надо меня буравить своими глазами, – совершенно спокойно проговорила бабушка. – Мотя её убивал, не ты сам, но по твоему приказу. А только разницы в этом большой нет. Убийца от этого убийцей быть не перестанет.

– Чего вы хотите? – глухо выдавил из себя старик. – Зачем ты их сюда привела? В тюрьме своё отсидела, от пьянок запойных своих лечилась, ни дня не работала, теперь бандитничать надумала? Шайку сколотила? Последнее отбирать у меня? – он усмехнулся через усилие, осклабиться, как прежде, видно, уже не получилось. – Мне Пыркин регулярно про тебя докладывал, чего там и как, и про Гирша твоего, какого ты бросила с дитём, так что я в курсе дел твоих, дочка, в курсе. Вот только не думал, что до позора этого доживу, что придёшь с бандитами разборку отцу родному учинять. Грабить старого заслуженного человека. Хотя мне и Лунио твоего не жаль, если уж разговор зашёл, такая же мразь, годами к Пыркину ходил, то камни нёс, то слитки, а мне сказал, всё, нету больше ничего. Машку угробил, молодую ещё, отписал мне, что концы отдала, и сам сдохнет за это, вот увидишь. Вруны такие долго не живут, запомни, дорогая моя.

Я посмотрел на Няму, а Няма на меня. Мерзота, исходившая от нашего прадедушки, была столь сильна и необорима, что хотелось запахнуть уши и не слышать этих слов, каких просто не бывает, каких не должно быть вообще, которые просто невозможно составить из букв.

Паузу прервал Няма.

– Так зачем вы всё-таки убили Полину Андреевну, Григорий Емельянович? – спросил он, преодолевая отвращение. – Вам что, на жизнь не хватало? Насколько известно нашему сообществу, в ваше распоряжение было передано тридцать восемь ювелирных драгоценностей, лично в руки, от Григория Наумовича Лунио, в обмен на его свободу. Вам их не хватило? Потребовалась ещё одна смерть? За тридцать девятое изделие?

– У меня нога тридцать восьмая, – внезапно вставил своё слово Иван и непривычно нехорошо улыбнулся, – как у царя. Слыхал про царя такого, дед?

– Не знаю такого, не слыхал. Пахан ваш, что ли? – обернулся к дочери Маркелов. – А ты у них там кто, паханка?

Юлия Григорьевна гневно посмотрела на Ивана, и тот умолк. И обратилась к отцу:

– Ты нам про Волынцеву не ответил.

– Он брал, что было, – глядя прямо перед собой, вымолвил хозяин квартиры. – Мотя этот. Никто ему не приказывал, сам брал. А баба та женой врага народа была, я лично проверял. Так что за дело пострадала, не за просто так.

– А брошь эта в таком случае как к тебе попала? – на удивление спокойным голосом осведомилась бабушка. – Ты её, выходит, не народу обиженному вернул, а от меня откупился и от своей больной внучки?