– Я тоже такого не ожидала – что все обернется так, как обернулось. Но с Кейт, – сказала Милли, – я этого ожидала. Я вернусь сюда и ради нее. – И она продолжила: – Я сделаю все, что угодно, ради Кейт.

Говоря так, она смотрела на него чистосердечно, ясно сознавая значение своих слов; она могла бы в этот момент устроить ловушку остаткам идеальной прямоты Деншера, еще способной собраться с силами и начать действовать. Позднее он признавался себе, что в тот момент все для него повисло на волоске. «О, я знаю, что можно сделать для Кейт!» – тут и повис для него на волоске разрыв со всем этим, от чего, как он чувствовал, удерживал его некий элемент в его сознании, пока еще более сильный. Доказательством верности упомянутого предположения служило его молчание: противостояние порыву во всем признаться – вот что он совершал в этот момент ради Кейт. Кроме того, порыв пришел и прошел довольно быстро; в следующую минуту Деншер уже пытался облегчить для самой Милли ее же намек.

– Конечно же, я знаю, какие вы близкие подруги, и, конечно, понимаю, – позволил он себе добавить, – как велика может быть преданность такой очаровательной девушке, как вы. Это будет замечательно доброе дело со стороны Кейт для всех нас – я имею в виду, если она убедит вас вернуться.

– Ох, вы даже не подозреваете, как тяжко я вишу на ее руках! – воскликнула Милли.

Ему ничего не оставалось иного, как принять такой вид, будто он размышляет над тем, сколько же он знает.

– Ах, – произнес он, – Кейт довольно властная, но она – настоящий мастер во всем.

– Она просто великолепна. Но я не могу сказать, что она властно со мной обращается.

– Нет, это не ее стиль. Во всяком случае, такое ей не подобает, – улыбнулся Деншер.

Тут, однако, он вспомнил, что ему как раз не следует проявлять неподобающе близкое знакомство со «стилем» Кейт, и он не стал развивать тему дальше, упомянув лишь – с наилучшими намерениями, имевшими к тому же то достоинство, что не отклонялись от истины:

– Впрочем, я не убежден, что так уж знаю ее – в прямом смысле слова «знать».

– Ну, если подумать, и я тоже! – засмеялась Милли.

Эти слова, стоило ему только их услышать, породили у него чувство ответственности за свои собственные, хотя в минуту воцарившегося после них молчания ему хватило времени признать, что в его собственных словах, в общем-то, не было ни грана фальши. Поэтому казалось странным, что он смог зайти так далеко – если это и правда было «так далеко», – нисколько не сфальшивив. Такое наблюдение он вполне мог бы высказать и самой Кейт. И прежде чем он заговорил снова, прежде чем заговорила Милли, ему хватило еще времени на большее – на то, чтобы почувствовать, как справедливо будет все сказать, все оборвать именно сейчас, если он действительно решил более не продолжать. Похоже было, что он сам загнал себя в угол, загнал себя туда своими последними словами, так что от него одного зависело, сумеет ли он из него выбраться. Молчание, тянувшееся всего минуту, могло даже породить у него ощущение, что она ждет, желая посмотреть, как ему удастся это сделать. Их молчание в следующий момент заполнилось звуками, не совсем обычными для августовского Лондона, – звуками, доносившимися с улицы: это гремели, приближаясь к ним, тяжелые колеса кареты и копыта лошадей, обученных «ступать», высоко поднимая ноги. Грохот, встряска, довольно сильное дребезжание, за которым, по-видимому, последовала остановка у входа в отель, в свою очередь сопровождавшаяся несколько более тихими подскоками и перестуком копыт.

– Ого! – воскликнул, смеясь, Деншер. – К вам – посетитель, и не менее чем в ранге посла!

– Это всего лишь моя наемная карета – она так делает – ну разве не замечательно? – буквально каждый день. Но мы с миссис Стрингем, в невинности наших сердец, находим это презабавным. – Говоря это, Милли поднялась, как бы желая убедиться в правдивости собственных слов, и, пройдя несколько шагов, оба они очутились на балконе и смотрели вниз на ожидавшую колесницу, представлявшую собой поистине превосходное зрелище. – Неужели она так ужасна?

На взгляд Деншера, она была – если исключить ее абсурдную тяжеловесность – всего лишь приятно помпезна.

– Мне она представляется восхитительным рококо. Но откуда же мне знать? Это ведь вы искушены в таких вопросах, вы – в союзе с высшей мудростью. Более того, вы занимаете такое положение в нашем обществе, благодаря которому ваш экипаж – к данному моменту – в глазах Лондона также занимает соответствующее положение. Но ведь вы собираетесь выходить, и я не должен вас задерживать.

А дальше произошло нечто неожиданное: сначала Милли сказала, что она не собирается никуда выходить, а потом заявила, что с удовольствием выйдет, если ему доставит удовольствие проехаться: ведь всегда находится масса такого, что нужно сделать, а сегодня как раз возникла необходимость сделать несколько дел, вот почему пришлось заказать карету на такой ранний час. Пока она так говорила, они услышали, что кто-то спрашивает Милли, и, возвратившись в гостиную, увидели там слугу, сообщившего о прибытии кареты и готового сопровождать хозяйку. Получилось так, что Милли приняла это за решение проблемы – то есть как будто Деншер с радостью выразил свое согласие. Деншер, однако, несколько задержался с выражением радостного согласия: процесс в его душе, описанный нами выше, пошел сейчас с особой интенсивностью. Его тактика – идти вперед, не останавливаясь, не прекращая отношений, – уже почти лишила его контроля над ситуацией; казалось, он понял, где они оба оказались, и именно теперь он неминуемо должен сделать либо одно, либо другое. Он помедлил несколько мгновений; возможно, ему показалось, что прошло их гораздо больше, чем на самом деле, – ведь он взволнованно наблюдал за собственным промедлением. Он не мог длить его вечно; и – раз уж ему предстояло неминуемо сделать либо одно, либо другое – он скоро осознал, что предпочитает сделать выбор в пользу другого.

– О да! – вымолвил он наконец. – Я с удовольствием поеду с вами. Чудесная идея.

Милли не устремила на него благодарный взгляд, она, пожалуй, даже чуть отвернулась и бросила слуге: «Через десять минут», а затем сказала своему гостю:

– Поедемте куда-нибудь – мне будет приятно. Но я должна попросить у вас немного времени – совсем немного, – чтобы собраться. – Она оглядела комнату, ища, чем бы его занять, задержав его там. – Тут есть книги и всякие вещички – масса всего, а я одеваюсь очень быстро.

Деншер поймал ее взгляд, только когда она уже выходила, и ее глаза показались ему прелестными и трогательными.

Почему особенно трогательными именно в тот момент, он, разумеется, вряд ли мог бы сказать: это органично вливалось, тонуло в его ощущении, что она желает ему угодить. Совершенно очевидно: то, что произошло, явилось результатом ее желания, побудившего его самого, из простой вежливости, пожелать угодить ей, что он теперь вполне успешно и совершил, выбравшись из своего угла. Более того, ему удалось даже завернуть за этот свой угол, как только дверь за Милли закрылась и он остался стоять в гостиной в полном одиночестве. В одиночестве он оставался там минуты три, оставался с массой мелких животрепещущих вопросов, требовавших обдумывания. Одним из них был феномен – типично американский, как сказал бы Деншер, – крайней непосредственности Милли. Можно даже предположить, что в нем Деншер искал укрытия – укрытия в почти исключительном рассмотрении именно этого вопроса – от вопроса иного рода. Однако размышление об этом, что характерно, ни к чему его не привело, ни даже к разумному обобщению касательно американских девушек. Было проявлением непосредственности со стороны его юной приятельницы пригласить его проехаться вместе, притом что она останется с ним в карете наедине, – ведь она ни словом не упомянула о своей компаньонке. Однако своим поступком Милли не поразила его как более современная, «передовая» женщина, чем, скажем, Кейт, а уж она-то не была американской девушкой и могла бы поразить его, разве что так не поступив. Более того, Кейт поступила бы так, хотя вовсе не отличалась такой же непосредственностью, как Милли. Да и потом, Кейт на самом деле поступала так же или очень на то похоже. Помимо всего прочего, они с Кейт были помолвлены, пусть даже, с его точки зрения, достаточно свободное поведение Кейт на людях объяснялось какими-то другими причинами. Но какими бы ни были причины, взаимоотношения Кейт со свободой и свободы с Кейт значительно отличались от тех отношений, какие могли бы его связывать или какие он мог бы выстраивать со свободой или с чем угодно еще во взаимоотношениях с девушкой, которая только что, оставив его, пошла подготовиться к тому, чтобы целиком отдаться ему во власть. Такая мысль никогда раньше не приходила ему в голову, и он бродил по комнате, размышляя и не прикасаясь к книгам, оставленным в его распоряжении. Милли была по-современному решительна, как можно было бы судить, но он не назвал бы ее «передовой» женщиной; в этом смысле Кейт можно счесть отсталой – отсталой сравнительно, как девушка типично английская, и все же «передовой» в самой высокой степени. Впрочем, хотя это ничего не проясняло, Кейт была ведь двумя или тремя годами старше, что в их возрасте нельзя не принимать в расчет.