Встретиться с бедняжкой Милли наедине, как сразу же почувствовал Деншер, означало в конечном счете явиться к ней в значительной степени на прежних основаниях – на тех же, что позволили ему трижды посетить ее в Нью-Йорке; новое его явление, когда он снова встретился с нею лицом к лицу, вряд ли можно было счесть чем-то более значительным, чем простое признание, с некоторым элементом удивления, этого прежнего базиса. Все, кроме этого, все, что его смущало, отлетело прочь через пять минут после его прихода: было на самом деле чудесно, что их замечательные, их приятные, их допустимые и благопристойные и безопасные американские отношения – закономерность которых он вряд ли мог достаточно ярко обрисовать словами – сейчас, казалось, ничуть не были потревожены изменившимися обстоятельствами. Они оба с тех пор пережили великолепные приключения: для него таким приключением стала психологическая аннексия – интеллектуальное освоение – ее страны; а теперь, в данный момент, похоже, что самое великолепное в его приключении – это обретенное осознание иных мотивов, чем те, что служили ему раньше. Деншер спросил в отеле, сможет ли он повидать мисс Тил, на следующий день после обеда у миссис Лоудер, заранее ярко, с тревогой представляя себе, какую роль станут играть для него теперь, в любых контактах с Милли, столь странно совпавшие и поистине излишние попытки Кейт и миссис Лоудер изобразить девушку интересной. Она и без них была достаточно интересна – это вроде бы неожиданно вспомнилось ему сегодня – и прелестна и восхитительна, как милосердно утверждали обе эти дамы; такое могло в зародыше погубить ростки дружбы, и так уже неизбежно ограниченной, но совершенно открытой для него к продолжению. Однако стремление бросить эту затею было, к счастью, побеждено здравым смыслом и добрым расположением духа Деншера, известной живостью его ума, помогавшего ему, при содействии воображения, многое понимать и оправдывать – то есть качествами, радоваться которым так, как в этот момент, у него прежде никогда не было повода. Многие мужчины – практично рассудил он – не отнеслись бы ко всему этому так спокойно, потеряли бы терпение, сочтя упомянутую просьбу иррациональной, непомерной, и, быстро расправившись с проблемой, обернули бы дело так, что дальнейшее знакомство с мисс Тил стало бы невозможным. Он ведь говорил с Кейт о том, что эту молодую женщину «приносят в жертву», и это – поскольку это касается его самого – станет одним из способов ею пожертвовать. Впрочем, это был вовсе не тот подход, до которого, со вчерашнего вечера, прояснился его поначалу озадаченный взгляд. И дело не в том, что он был не из тех мужчин, что способны «бросить» женщину: он понимал, что он из тех, кому хватает ума различить, в каком случае прекращение отношений – меньшее зло и меньшая жестокость. Дело в том, что ему слишком нравились все, кого это касалось, чтобы он мог по собственной воле показать им, что он человек несговорчивый или просто ни к чему не пригодный. Ему – мало сказать! – нравилась Кейт и явно, в достаточной степени, нравилась миссис Лоудер; ему особенно нравилась сама Милли, и разве он не почувствовал прошлым вечером, что ему понравилась даже Сюзан Шеперд? Он никогда раньше не замечал за собой такой всеобъемлющей снисходительности. Во всяком случае, таков был фундамент, чем бы это ни объяснялось, строя на котором он был бы просто «тюфяком», если бы не сумел так или иначе пойти навстречу им всем. Если он обнаружит, что не способен это осуществить, у него еще останется достаточно времени. Идея осуществления этого кристаллизовалась у него в уме в таком виде, который не только обещал массу интересного, но, поистине, в случае успеха еще и величайший энтузиазм, однако в случае неудачи придал бы провалу прямо-таки варварский характер.

Итак, явившись на Брук-стрит с самыми лучшими намерениями, но одновременно допуская возможность некоторой первоначальной неловкости, Деншер, к своему великому облегчению, обнаружил, что его ноша оказалась неожиданно легкой. Ощущение неловкости, неминуемо присущее только что столь изобретательно возложенной на него ответственности, сразу же обернулось к нему другой стороной. Эта сторона явилась ему его прежним впечатлением, которое теперь полностью восстановилось в его памяти, – впечатлением, что американские девушки, в тех редких случаях, когда обладают обаянием Милли, несомненно, самые легкие в общении люди. Было ли случившееся в Нью-Йорке результатом того, что эта представительница определенного класса с самого начала была привержена принципу легкости общения так, что никакие последующие события не могли сделать общение с ней трудным? Сейчас это показалось ему гораздо более вероятным, чем в предыдущем случае, когда он провел с Милли час или два в присутствии Кейт. На взгляд Деншера, Милли Тил не заметила никаких сложностей, когда везла его и его спутницу к себе в отель из Национальной галереи и угощала их ланчем, поэтому трудно было бы предположить, что возникшие сложности могли так быстро показаться ей особенно тяжкими. Предлог для визита у Деншера был, к счастью, самый простой и самый удачный; самое меньшее, что он мог сделать из того, что требовали приличия, после их столь благоприятного знакомства, – это зайти и осведомиться, поскольку он узнал, что их встрече за обедом помешало ее нездоровье. А кроме того, произошел прекрасный и неожиданный случай, и он не может не подать знак благодарности, ведь она снова продемонстрировала свое гостеприимство, и теперь уже не только ему, но ему и Кейт вместе. Ну вот он и подает теперь этот знак, каков бы он ни был; и он находит ее прежде всего доступной для общения и очень естественно и мило радующейся его визиту. Он явился после ланча, рано, но не слишком рано, боясь, что она могла бы куда-то уехать, если достаточно хорошо себя чувствует, но все же застал ее дома. При этом он беглым внутренним взором оценил комментарий, какой Кейт могла бы сделать по этому поводу: его и самого не покидала мысль, что Милли могла, по собственному разумению, остаться дома, ожидая, после разговора с миссис Стрингем, что имярек может к ней зайти. Он даже – так приятно все оборачивалось – радовался тому, с какой свободой мысли он приветствовал, учитывая такое свое предположение, новое свидетельство прекрасного женского лицемерия. Он зашел так далеко, что стал наслаждаться уверенностью, что девушка осталась дома из-за него: это помогло ему наслаждаться тем, что она вела себя так, будто его вовсе не ждала. То есть она выразила ровно столько удивления, сколько требовалось, ни на йоту не преувеличив: вполне ощутимо вынесенным из этого уроком стало то, что, поскольку последние прозрения Деншера раскрывали ему двери на любой недостаток естественности в их встречах, он мог доверить Милли заботу об этом не только ради него, но и ради нее самой.

Она и начала осуществлять эту заботу – совершенно восхитительно, – как только он вошел, оборотившись к нему от стола, где, очевидно, была занята писанием писем: это дало ему прекрасную возможность выразить обеспокоенность ее нездоровьем, которую она в первую же минуту чудесно прогнала прочь. Она никогда, никогда – понимает ли он ее? – не будет для него нездорова; и то, как он это понял, то ответное чувство удовольствия, которое он не умел – и сознавал это – скрыть, создало возможность, как он очень скоро вынужден был признать, для начала более близких отношений между ними. Когда такое происходит меж двумя людьми, они оба, по правде говоря, не могут не осознавать возникновение отношений. Сама ситуация заставляет человека осознать это, если оказывается, что он этого не осознал. Милли позволила ему спросить – им на это хватило времени; от его упоминания о том, что ее приятельница объяснила свое прибытие на Ланкастер-Гейт без нее как неизбежность, она отмахнулась, отметая, столько же выражением глаз, сколько и улыбкой на устах, всякую почву для беспокойства и любую возможность настаивать. Как она себя чувствует? – Ну как? – как он видит; и так как у нее есть свои причины хотеть где-то появляться или не хотеть, то это никого не касается. Рассказ Кейт о том, что Милли слишком горда, чтобы позволить себя жалеть, что она яростно застенчива в отношении столь личной тайны, пришел ему на ум, и он обрадовался, что смог понять намек, особенно потому, что хотел его понять. Вопрос, с которым так быстро расправилась девушка, – «Ах, не стоит и говорить об этом. Со мной все в порядке, благодарю вас!» – оказался как раз таким, какой Деншер был только рад отогнать от себя. Вопреки просьбе Кейт по этому поводу здоровье мисс Тил его совершенно не касалось: его интерес был пробужден во имя сочувствия, а сочувствие было именно тем чувством, какое овладело им после первых же двух минут, именно тем, какое ему пришлось заглушить в себе до еле слышного шепота. Его послали повидать ее, чтобы он почувствовал к ней жалость, а ему еще нужно разобраться, как сильна может стать его глубоко личная жалость к ней. Может быть, это означает, что ему ее вовсе не жаль? – поскольку, к чему бы он в конце концов ни пришел, ему никогда нельзя будет позволить ей заметить это даже краешком глаза. Вот так, неожиданно, почва совершенно очистилась, хотя потребовалось немного больше времени, чтобы он смог ясно понять, сначала с внутренней усмешкой, а потом с некоторым уважением, что здесь сработало более всего. Совершенно необычайно, совершенно поразительно, ему становилось все яснее, что если его жалости не придется отступить перед какими-то другими обстоятельствами, она неизбежно отступит перед жалостью самой Милли. Ибо ситуация перевернулась именно таким образом: Деншер нанес свой визит, чтобы проявить жалость к Милли, – но он нанесет новый визит – если нанесет, – чтобы она почувствовала жалость к нему. Положение, в котором он оказался, рассудила девушка – ведь когда-то он пришелся ей по душе, – сделало его объектом, достойным такой степени нежности; он почувствовал, что она рассудила именно так, и прочувствовал это как нечто такое, с чем ему реально, из порядочности, из чувства собственного достоинства, из простой честности, придется считаться.