– Послал полицейского за мистером Ламбертом. Я понимал, что дело это важное, не по моему званию. И пока он ходил, то, наверное, были самые долгие полчаса в моей жизни.

Ну, в этом-то Питт не сомневался. Его воображение рисовало молодого человека, который стоит на блестящих в утреннем свете камнях мостовой, его дыхание вырывается паром на морозном воздухе; рядом – холодный горн, который так и не разжег испуганный мальчик-подручный, и страшно обезображенный труп Кингсли Блейна, все еще распятый на двери, раны на его руках в запекшейся крови.

Наверное, Патерсон вновь мысленно видел эту жуткую картину. На лице его было тоскливое выражение, он гримасничал, пытаясь взять себя в руки.

– Продолжайте, – подбодрил его Томас. – Пришел мистер Ламберт, и, наверное, с ним был врач судебно-медицинской экспертизы?

– Да, сэр.

– Мальчик-подручный до чего-нибудь дотрагивался?

В любых других обстоятельствах напряженное лицо Патерсона выглядело бы смешным; теперь же оно казалось лишь трагичнее и человечнее.

– Господи помилуй, да нет же, сэр! Бедняга парень со страха прямо рехнулся. Готовый клиент для Бедлама[8], вот какой он был. Он бы не притронулся к трупу даже ради спасения собственной жизни.

Питт улыбнулся.

– Да, наверное, но кто-то же снял тело?

Патерсон с трудом проглотил комок в горле. Он так побледнел, что Питт стал опасаться, как бы его не вырвало.

– Это я сделал, сэр, вместе с врачом. Гвозди были крепко вбиты, пришлось орудовать клещами. А мальчик потом продал все, что у него было, и опять уехал к себе в деревню, откуда был родом. – Патерсон поежился. – И потом уже не занимался кузнечным ремеслом. А на том месте теперь кирпичом торгуют, даром что называется по-прежнему Фэрриерс-лейн. Может, будет потом Брик-лейн…[9]

Инспектору очень не хотелось возвращать сержанта к предмету разговора, о котором тот так хотел забыть, но выбора не было.

– Что вам тогда сказал врач, прежде чем осмотрел тело более тщательно? Вы же должны были спросить его?

– Да, сэр, он сказал, что убитого… мы тогда не знали, как его звать, это было до того, как мы обыскали его карманы… Мне надо было сделать это сразу же, но я не мог себя заставить, – он посмотрел на Питта одновременно с вызовом и чувством вины; Томасу показалось, что в душе у Патерсона идет борьба противоречивых чувств. – Врач сказал, что мистера Блейна убили прежде, чем распяли, – продолжал сержант, – поэтому из его рук и ног вытекло не очень много крови. И что он умер из-за раны в боку.

– А врач сказал, чем тот был ранен в бок? – перебил его Питт.

– Он сказал, что догадывается, – неохотно продолжал Патерсон, – но потом сказал, что прежде ошибался.

– Неважно, что он говорил потом. Что он вам сказал?

– Сказал, что его ударили каким-то очень длинным ножом, словно меч, который носят итальянцы, с узким лезвием. – Патерсон покачал в раздумье головой. – Но потом, когда осмотрел тело, то сказал, что это, наверное, один из длинных кузнечных гвоздей, вроде тех, какими его прибили к двери.

– Он говорил, когда Блейн умер?

– В полночь или около того. Так что бедняга был мертвым уже довольно давно. Сказал, это точно случилось не в последние два-три часа. А разговаривали мы с врачом в половине седьмого утра. Он сказал, что это, наверное, случилось до двух ночи, – на лице Патерсона отразилось некоторое раздражение, – но мы-то знали, когда, сэр, – из показаний швейцара и людей, которые тогда околачивались возле Фэрриерс-лейн и видели Годмена после того, что он совершил.

– Но вы тогда об этом не знали, – уточнил Питт.

– Нет.

– А что вы уяснили, глядя на труп?

– Что это был джентльмен, – начал Патерсон, снова напрягаясь при воспоминании. – Это было понятно по одежде и по рукам – он никогда не занимался тяжелым трудом. Одежда была дорогая и даже вроде праздничная – черный сюртук, рубашка с рюшами, золотые запонки, шелковый шарф и все такое прочее. И плащ, который надевают, когда в оперу едут.

Он опять вздрогнул.

– Перво-наперво мы стали искать людей, которые вокруг этого места всю ночь ошивались. Нашли несколько нищих и пьяниц, которые спали прямо на земле у южного выхода с Фэрриерс-лейн, и стали их спрашивать. – Патерсон почувствовал себя немного свободнее, когда разговор перешел с мертвого тела на обстоятельства. – Они полночи сидели около огня при дороге, жарили каштаны и, наверное, попивали. Эти бродяги показали, что видели, как этот джентльмен прошел на Фэрриерс-лейн примерно в половине первого – высокий, в цилиндре, со светлыми волосами, насколько можно было видеть, они падали немного на лоб. За ним никто не шел. Я в особенности об этом спрашивал, но они заверили, что никого за ним не было. Так что тот, кто это сделал, стало быть, поджидал его в переулке, – сержант невольно содрогнулся.

– Продолжайте. – Питт сейчас мысленно видел ту же картину, что и Патерсон, но не хотел, чтобы тот чересчур ярко представлял себе последующее, – эмоции помешали бы ясности его мышления. – Как они описывали человека, который вышел с Фэрриерс-лейн? Полагаю, он был единственный, кто оттуда выходил?

– Да-да, – ответил с жаром Патерсон. – И больше не было никого, примерно час или больше. Бог знает что он чувствовал тогда! Этот, второй, был как бы пуглив, они сказали.

– Они действительно так выразились? – удивился Питт. – Для подобных людей слово необычное.

– Ну, – Патерсон слегка покраснел, – они на самом деле сказали, что вид у него был опасливый, словно он боялся, что его кто-нибудь увидит. Он прошел по аллее, выйдя из-под тени деревьев, немного постоял, подождал, не идет ли кто, потом выпрямился и пошел довольно прытко по тропинке, не глядя по сторонам.

– А где стояли видевшие его?

– Вокруг жаровни с каштанами, наполовину в канаве.

– Да, но с какой стороны улицы? И действительно ли Годмен прошел мимо них?

– Нет, они стояли с другой стороны, но поблизости от переулка, прямо почти у самого выхода. И поэтому довольно хорошо его видели, – настаивал Патерсон.

– Значит, он прошел по другой стороне улицы, после полуночи, мимо кучки бродяг и пьяниц… А в конце переулка горит уличный фонарь?

Лицо сержанта опять напряглось.

– В двадцати ярдах от него. Он прошел прямо под фонарем. Прямо под ним!

– А как они его описали? Высокий, низкий, худой, полный? Что они об этом говорили? И как он был одет?