Открытый профессором Константином Давыдовым моллюск, названный в честь Тэффи. 1 января 1951 года Тэффи писала дочери Валерии, что Давыдов посвятил ей одну из недавних лекций: «…я когда-то отметила в печати его первую лекцию и тем якобы создала ему карьеру». Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

Всю жизнь я балагурил, и этот мой смех погаснет с последним, с кем на кухне чай пил, а Вы рассмеивали, и эти ваши искры сберегутся в печатной фразе. Веселость, да это куда тверже всякой словесной истершейся (после Гоголя и Достоевского) трагедии с полуоткрытым ртом и глазами в пустоту. Так я сам себя сужу, подводя итог: зачем жил?[795]

Юбилей освещался и в прессе. Тэффи особенно порадовала статья Зеелера, напечатанная в «Русской мысли» 13 июня, и она в тот же день поделилась с Валей: «Чудеса! “Русская мысль”, всегда относившаяся ко мне очень прохладно, ни с того ни с сего напечатала обо мне трогательную статью с портретом»[796]. Тэффи также привлекла внимание эмигрировавшего после войны Л. Д. Ржевского, редактора нового русского литературного журнала «Грани», издававшегося в Мюнхене. Он навестил ее 2 июля, после чего отметил, что принявшая его любезная хозяйка выглядела слишком молодо для полувекового юбилея[797]. Ржевский привез свою рецензию на «Земную радугу», которая понравилась Тэффи, и позже она отправила ему свой ранний рассказ «Анюта», опубликованный в «Гранях» вскоре после ее смерти[798].

Франкоязычные газеты также сообщали о юбилее Тэффи, и 3 апреля в «Nouvelles littéraires» было опубликовано интервью с ней и другими писателями-эмигрантами[799]. Журналист отметил ее «глубочайшее одиночество» и те проблемы, которые она испытывала как пишущая по-русски: «Эта выдающаяся рассказчица, столь прославившаяся в имперской России, что ее именем называли собак и беговых лошадей, а друзья прозвали ее “нашей Колетт”, безусловно, пользовалась бы большей известностью, если бы писала по-французски».

Вторую памятную дату – 80-летие – она отметила 9 мая 1952 года, и среди полученных поздравлений была полная нежности записка от Бунина: «Дорогая Сестра, милый друг, поздравляю, целую, горячо желаю сил, здоровья и написать хоть одну еще отличную книжку, достойную славного имени Тэффи!»[800] Она ответила нехарактерным – особенно если учесть, что к этому времени она питала к Бунину противоречивые чувства, – цветистым посланием. «Дорогой Брат и Друг, – так начиналось письмо. – Драгоценное письмо Ваше получила, поцеловала его и спрятала. А вечером перечитала и положила под подушку. Так и спала с ним. Спасибо Вам за эту огромную радость»[801]. (По понятным причинам это «институтское письмо» вызвало раздражение у Веры Буниной[802].)

Валя решила приехать в Париж на день рождения матери и, как она писала 26 апреля, «есть soupe à l’oignon[803], чтобы безумно праздновать», но она боялась, что это может повредить Тэффи, как в прошлый раз. Опасения оправдались. «У ней [моей дочери] отпуск всего на две недели, – сообщала Тэффи Седых 19 мая. – Была масса планов, а все свелось к тому, что я лежу, а она с тоскою смотрит на мое зеленое лицо». 23 мая, после отъезда Вали, Тэффи написала ей письмо, звучавшее так, словно оно было прощальным, и заканчивавшееся словами: «Христос с тобой, милочка моя дорогая! Благодарю тебя за то, что ты родилась, что жила и живешь не озлобленная. <…> Целую тебя, твое озабоченное личико, милые твои глаза, Валичка моя любимая».

Вскоре произошло еще одно событие, ставшее прощальным: вечер у Рощиной-Инсаровой, на котором игралась пьеса Тэффи «Старинный романс» [Мнухин 2000: 514]. 22 июня Тэффи рассказывала об этом Алданову:

Пьеса действительно прошла хорошо. И что меня удивило – не смешные места занимали публику, а именно трогательные. Автора неистово вызывали и требовали, чтобы он вышел на эстраду. А для этого надо было подняться на две ступеньки, и автор уже не решился, а только как дурак кивал со своего места. Очень было странно, что публика так плакала. Я проходила мимо Зеелера, говорю: «Смотрите, ведь они плачут». А Зеелер говорит: «Да я и сам плачу». И очень убедительно высморкался. Вот тебе и юмористка.

Два юбилея 1952 года придали оттенок праздничности последнему году жизни Тэффи, но не рассеяли ее тревог относительно финансов. В начале года ее квартирная хозяйка Тамара, узнав о получении неожиданной выручки от нью-йоркского бенефиса и гонораров за книгу, уведомила Тэффи (в письменной форме, поскольку, как она выразилась, «разговор неизбежно приведет… к припадку»[804]) о существенном увеличении платы за комнату, как она уже поступала не один раз. Тэффи возмущенно возражала, но в конце концов уступила, поскольку, как она сообщила Седых 17 февраля, в ее здоровье «произошло яркое ухудшение», вызванное истерическим шестистраничным письмом Тамары.

С другой стороны, известия о том, что вышедшая в марте «Земная радуга» пользуется изрядным спросом, внушали оптимизм. 25 мая Седых писал Тэффи, что по продажам сборник занял третье место (пропустив вперед книги двух послевоенных эмигрантов С. С. Максимова и В. И. Юрасова), и «по секрету» добавлял: «…другие знаменитые авторы от Вас сильно отстали». Однако когда умер покровительствовавший Тэффи Атран, впереди замаячила финансовая нестабильность, и она начала подозревать, что, вероятно, «обычных десяти тысяч» она больше получать не будет[805]. Эта новость заставила ее еще сильнее забеспокоиться о судьбе своих воспоминаний. «Атран был базой моего существования», – писала она Седых 13 июля; а теперь – «лежат в Джунглях [Чеховского издательства] мои “Воспоминания”. <…>

Но боюсь спрашивать – вдруг отказ». Однако в том же месяце она получила благую весть о том, что издательство планирует напечатать еще 500 экземпляров «Земной радуги», и 26 августа сообщила Вале: «Очень обрадовалась, что книга хорошо идет.

Может быть, возьмут и вторую, тогда смогу беззаботно хворать».

Кончина

С наступлением лета Тэффи снова задумалась, где бы ей спрятаться от парижской жары, но, как она признавалась Вале 20 июля, возвращаться к Ставровым ей не хотелось, а мысль о «надоевшем» Нуази наполняла ее «отвращением». Наконец она обнаружила дом отдыха для таксистов (дом шоферов) в Морсан-сюр-Орже, расположенном к югу от Парижа. 28 июля, перед самым отъездом, она в последний раз увиделась с Буниным[806]. Встреча очень обрадовала Тэффи, хотя и плохо повлияла на ее здоровье. Вот что она сообщила Алданову 8 августа:

Ивана Алексеевича я застала в очень хорошем виде. Настроение неплохое, бранился беззлобно, а как бы с удивлением, какие, мол, свиньи непостижимые живут на белом