– Кец… – шепчу я или думаю, что шепчу. – Кец…

На краю моего затуманенного зрения возникает тень, надвигается и склоняется надо мной. Я пытаюсь сфокусировать взгляд.

Это не Кец.

Это он.

Пустое безмятежное лицо, лишенные всякого выражения глаза. Голова сбоку сплющена давним ударом, но все-таки зажила. Прошли годы после похищения его сестры. Годы, за которые он научился притворяться нормальным – или почти нормальным.

Суетливая неуверенность Леонарда Бэя ушла бесследно. Он деловито обыскивает меня, обнаруживая и забирая все мое оружие. Я чувствую, как он дергает меня за каждую штанину по очереди, потом переворачивает мое тело лицом вниз. Пластиковые путы стягивают мои руки за спиной – быстро, эффективно и безжалостно. Я не могу добраться до пистолета, прикрепленного к лодыжке, даже если он все еще там.

– Это ради твоей собственной защиты. – До меня эти слова доносятся почти неразборчиво, как будто с поверхности воды, в то время как я нахожусь глубоко под водой. – Поверь мне.

Он снова переворачивает меня. Я пытаюсь обрести контроль над собственным телом, но могу лишь безрезультатно извиваться, пока он не вздергивает меня на ноги, взяв за воротник куртки – так же безжалостно и уверенно. Я не вижу, куда мы идем, различаю только тени и силуэты бетонных колонн и каких-то железных опор. Акустика помещения меняется, или же ко мне возвращается слух, и я понимаю, что мы проходим мимо замершего производственного конвейера, похожего на абстрактную скульптуру. Запах здесь просто ужасен, он забивает мою глотку, словно кляп.

Но все выглядит невероятно чистым.

– Я знал, что ты выберешь это, – говорит он. Его голос пробивается сквозь непрекращающийся звон у меня в ушах. – Умные люди всегда делают это сами с собой. Ты просто никак не можешь это предотвратить.

– Кец, – выговариваю я. – Где Кец? – Пытаюсь упираться, заставить его замедлить шаг, но ничего не получается. Когда я цепляюсь ногой за опору, мимо которой мы проходим, он просто высвобождает ее одним рывком. – Что ты сделал с Кец?

– С ней все в порядке. Я не хотел причинять ей вред, ты понимаешь? Дело не в ней. Я уважаю то, что она делает.

Мне кажется, что он уже протащил меня мимо всей производственной линии, но она все тянется и тянется. Конвейерные ленты и металлические контейнеры, расползающиеся во все стороны. Потроха машины. Миллионы рыб прошли этим путем. Миллиарды. Все были умерщвлены, выпотрошены, порезаны и упакованы для того, чтобы их удобнее было есть. А теперь этим путем тащат меня.

– Ты сказал, что есть выбор! – ухитряюсь выкрикнуть я, и теперь мой голос наконец-то звучит почти нормально для моего собственного слуха, хотя в ушах у меня не прекращается громкий шипящий свист, от которого я, наверное, не отделаюсь до конца своей жизни. – Это не выбор!

– Мы еще даже не начали, – отвечает он. – Ты знаешь, сколько времени нужно, чтобы уничтожить жизнь? Одна секунда. – Голос у него странно плоский и невыразительный, словно этот человек не знает, как передавать эмоции при общении, и даже не пытается это сделать. Если у него и был акцент, то со временем он потерял его. – Иногда это бывает дольше. Моей сестре понадобилось намного больше времени, чтобы умереть. Минуты.

Я не знаю, что на это ответить. Я не могу проверить, висит ли еще у меня на поясе нож. Дробовика больше нет. Я не знаю, осталось ли у меня хоть что-то полезное.

– Три, – произносит он. – Два. Один. Мы на месте.

Он прекращает тащить меня куда-то, и я немедленно перекатываюсь вправо, пытаясь вывернуть ему запястье, освободиться, но мне не удается застать его врасплох. Он допускает, чтобы я по инерции сместилась вправо, а потом я ощущаю, что лечу вперед – он швырнул меня, словно шар в боулинге. Я пробую остановиться, но он отступает назад, и его нога крепко упирается в мою поясницу, когда я валюсь ничком. Рывок, слабый, но резкий укол боли. Мои руки свободны. Я пытаюсь приподняться.

Он пинает меня с такой силой, что вышибает воздух из моих легких, а потом я снова скольжу вперед, в темноту.

Слышу, как за моей спиной захлопывается дверь, лязгает засов. Я слышу лишь свое паническое дыхание и громкий шлепок, когда мое тело падает на пол. «Плитка», – соображаю я. Пол вымощен плиткой, он обжигающе холодный. Здесь темно, как в угольной яме, не считая бледных призраков проблесковых ламп, все еще танцующих у меня перед глазами. Я заставляю себя успокоиться и расслабиться. Он остался снаружи. Я одна в темноте. Мне нужно просто дышать и думать.

Мои руки и ноги свободны. Я могу встать. Нужно лишь быть осторожной, чтобы ни обо что не разбить голову или не споткнуться и не сломать кости… Мой страх перед темнотой всегда был довольно умеренным, но эта беспросветная чернота похожа на кошмар. Я не хочу двигаться. Я хочу свернуться в комок и спрятаться. Вместо этого заставляю себя проверить свое состояние и имущество. Чувствую, как на запястье пульсирует порез, оставленный пластиковыми стяжками, но он, похоже, неглубокий. Я пытаюсь нащупать нож, но ножны на поясе пусты, как и наплечная кобура. Я тянусь к запасному пистолету, который пристегнула к лодыжке – и, о чудо, он все еще при мне! Этот человек не нашел его. Это маленький револьвер калибра.38, смертоносный на близком расстоянии. Ощутив его невеликий вес у себя в руке, я ощущаю, как мне становится намного лучше.

Ищу подменный телефон, который сунула в карман куртки. Но его тоже нет.

Здесь тоже смердит, еще хуже, чем в конвейерном цехе. Так сильно, что я кашляю и задыхаюсь, и мне кажется, что меня снова стошнит.

На этот раз пахнет не рыбой. Я знаю этот запах, этот конкретный запах, который так хорошо маскирует рыбная вонь. Здесь находится мертвое тело. Довольно большое.

Неожиданно загорается свет, более яркий, чем я надеялась, и я обнаруживаю, что быстро отползаю назад, пока не упираюсь спиной в металлическую дверь, не в силах отвести взгляд от того, что вижу.

Я нашла Шерил Лэнсдаун.

Я кричу. Я не могу сдержать этот крик – он вырывается из моего рта, словно пламя паяльной лампы, пронзительный, отчаянный и полный ужаса. Самым первым мне приходит в голову сравнение с разбитой фарфоровой куклой, только вот фарфоровые куклы не истекают кровью, когда им откалывают руки и ноги. Конечности Шерил отделены от туловища и лежат на точно выверенном расстоянии от него.

Ее голова все еще на месте. Шерил по-прежнему одета в джинсы и фланелевую рубашку. Лезвие, которое отделило ее ноги и руки от тела, было таким острым, что ткань была ровно прорезана, а не разорвана.

Мне требуется несколько жутких секунд, чтобы осознать, что еще я вижу. Пальцы на руках и ногах Шерил безжизненны, плоть их приняла синеватый оттенок; они активно разлагаются, как будто конечности ее были отделены вот уже несколько часов назад – возможно, сутки.

Но ее лицо и открытая часть шеи все еще остаются розоватыми. Бледное, но живое тело. Она открывает глаза.

– Эй. – Голос ее звучит спокойно, как будто она чем-то одурманена. Зрачки необычно расширены, они напоминают черные дыры. – Тайлер?