Ночевал он в огромном зале вместе с десятками мужчин своего возраста — пятидесятилетних, — которым обрыдла жизнь в бездуховной, потребительской Европе. Они бежали оттуда, чтобы начать жизнь заново, и теперь принимали истерический накал страстей за новый смысл их новой веры. После занятий они ели за длинными столами. А потом он шел прогуляться по улицам, подобно тысячам других мужчин в белых джеллабах, мимо чайных, где из репродукторов неслись слова молитв, а с телеэкранов ученые-муллы разъясняли смысл сутр Корана; мимо мастерских, где продавали оружие: пусковые установки для ракет, минометы, старые русские и китайские мины. Он шел и слушал, на каких языках разговаривают прохожие: французский, английский, немецкий, арабский, что-то скандинавское, русский. И каждый вечер он давал монетку слепому мальчику на Площади халифата.

Брам был опытным шофером, и ему поручили водить грузовик. Надо было разбирать руины, в которые превратились жилые районы. Тысячи волонтеров из исламских стран поделили на команды, каждая команда отвечала за очистку определенного сектора. Брам оказался самым старшим в команде из двадцати человек, во время работы распевавших молитвы и без труда наполнявших кузов мусором. Через несколько дней он знал всех по именам, а они звали его Седым Ибрагимом: теперь, когда он перестал бриться, оказалось, что борода у него поседела, хотя волосы оставались темными.

Во время вечерних прогулок он часто проходил мимо музея, но не торопился заглянуть внутрь, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание. На семнадцатый день, еще до вечерней молитвы, он вошел в музей — деревянный дом неподалеку от железнодорожной станции, с которой после землетрясения не отправилось ни одного поезда. Дом оказался просторным, двухэтажным; длинный балкон во всю ширину фасада украшала искусно выкованная решетка, не тронутая маньяками-аскетами. Солнце, склонявшееся к закату, окрасило вершины гор и крышу дома в огненно-красный цвет.

Он отворил дверь и вошел в холл; пол был выложен синей и белой плиткой. У стола сидел коротко остриженный парнишка в белой джеллабе и очках в черной старомодной оправе; он читал какую-то книгу. Борода едва начала пробиваться на его юном лице. Волосы были темные, глаза карие, но на казаха или араба он не походил. Может быть, приехал из Северной Африки.

Брам поприветствовал его:

— Kajirli киип.

И юноша ответил:

— Kajirli киип.

Брам знал на этом языке всего несколько слов, но в его команде, где были люди из восьми разных стран, они общались по-английски. Он спросил по-английски:

— Можно мне посмотреть?..

— Пожалуйста. Если будут вопросы, я отвечу.

— Спасибо. С чего начать?

Юноша указал направо.

Пустая, обшитая деревянными панелями комната, когда-то здесь была столовая или гостиная состоятельной семьи; стены увешаны фотографиями и текстами по-арабски, по-казахски и по-английски.

Досай Исраилов родился здесь в 1937 году, отец — Нуржан, хирург, мать — Сагида, учительница. То было время сталинского террора, когда погибла четверть четырехмиллионного населения Казахстана. Брам внимательно прочитал тексты, посмотрел исторические фотографии и прошел в следующее помещение, обшитое точно такими же панелями.

Здесь посетителя информировали о Второй мировой войне и ошеломляющем росте советской индустрии после победы над фашистами, рассказывалось также об испытаниях первой советской атомной бомбы.

Боковая дверь привела его обратно в холл.

— Есть вопросы? — спросил юноша.

— Пока нет, — улыбнулся Брам.

Комната по другую сторону холла оказалась кабинетом с книжными шкафами, забитыми научной литературой на русском, немецком и английском языках. В рамках помещались фотографии и тексты.

Досай Исраилов поражал своими успехами с юности, семнадцати лет он отправился в Московский университет, изучать физику и химию. Окончил учебу за три года и прошел специализацию по фармакологии в Праге. На фото Брам увидел интеллигентного казаха, черноволосого, с любознательным взглядом; на другом фото — он же в белом лабораторном халате; еще на одном — в спортивном костюме, на стадионе; еще на одном — в горах, с друзьями-студентами.

В 1963 году, когда ему было двадцать шесть, он получил звание профессора в Ленинградском университете. Как человек известный и пользующийся доверием член партии, он имел возможность выезжать за границу, читал лекции в Массачусетсе, в Лейденском университете, в Сорбонне, а в Германии, среди прочего — в Министерском филиале Института Макса Планка, где занимаются биомедицинскими исследованиями.

В 1975 году (ему было тридцать восемь), во время поездки в Англию, Исраилов попросил политического убежища. Британская международная фармацевтическая фирма предоставила ему лабораторию и долю в доходах, получаемых при реализации лекарств по его патентам.

За несколько лет он приобрел финансовую независимость и перебрался в Амстердам. Брам был готов к этому, но все равно испытал шок, увидев фото амстердамской команды: Исраилов, Хартог, Сол Френкель, австралиец — Кенгуру — Шарп, француз Бернар, британец Льюис. И двое голландцев: Фриц де Грааф и Йоланда Смитс, тогда — молодые сотрудники, постдоки; теперь им, должно быть, под семьдесят, в живых от всей команды, кроме Хартога, остались только они; оба живут в Голландии, Брам говорил с ними по телефону.

Фото Исраилова у мечети в Амстердаме, среди работяг-марокканцев: в глазах этих неграмотных парней светится уважение к его учености. Подпись под фотографией сообщает, что в Амстердаме Исраилов вернулся к вере своих дедов, кочевников-мусульман из Казахстана.

После того как Хартог получил Нобелевскую премию, Исраилов покинул Голландию. Фотографии в традиционной арабской одежде, текст: открытие центра для медицинских исследований в Саудовской Аравии.

В 1988 году — Исраилову пятьдесят один год — он примыкает к Харакат-и инкилаб-и ислами, мусульманскому движению, сражавшемуся в Афганистане против советских. Исраилов лечил Муллу Омара, когда тот был ранен в глаз во время битвы при Джелалабаде, в 1989 году участвовал в освобождении Кандагара и Герата, а в 1996 году основал медицинский центр — неподалеку от Кандагара, в районе Шах-Вали-Кот.

Не было ни одной фотографии его жены (или жен), но под фотографией сожженного здания лаборатории в Шах-Вали-Кот имелось сообщение, что в сентябре 2000 года взрыв, организованный сионистскими врагами, прервал важнейшие исследования. Во время взрыва погибли не только шестнадцать сотрудников Исраилова, но и его маленькие сыновья, трех и шести лет.

В следующей за кабинетом комнате висели самые последние фотографии — с 2010 года до смерти Исраилова в 2016 году.

После падения режима Муллы Омара в 2001 году Исраилов, как видный член талибской элиты, мог бежать вместе с остальными в Пакистан. Но знаменитый ученый вообще исчез до 2010 года, когда, судя по фотографиям, он вернулся на родину. Огромное состояние позволило Исраилову организовать приют для сирот со всего мира. Он поселил их вдали от города, в похожем на монастырь комплексе зданий; в них воспитывали благочестие и преданность исламу, а также развивали их интеллект.