к Мине, которая сидела с закрытыми глазами, пока скрипело кресло-качалка. Она была такой расслабленной, на ее лице были морщины мудрости, несколько поколений, полных знаний. Может быть, она могла бы помочь мне лучше понять.

— Ты что-нибудь знаешь об Ордене? — быстро спросила я, пока не струсила.

Глаза Мины оставались закрытыми, когда она ответила: — Да, я знаю об Ордене.

— Если кто-то не соблюдает правила, что с ним происходит?

— Это зависит от того, кто не следует правилам. Мы говорим о чужаках или о ведьмах?

Она сказала «ведьмах» так небрежно, как будто это было чем-то совершенно обычным. Как если бы это был пол или раса.

— О ведьмах.

Ее глаза открылись, и она посмотрела на меня.

— Джавино Блэквелл был последним наказанным ведьмаком. Ты должна понять, что баланс Ордена — это единственное, что защищает этот город, сохраняя его в тайне. Ожидается, что ведьмы ковенов будут поддерживать мир. Мы справедливы, Фэллон, но должны быть принесены жертвы, чтобы сохранить щит нетронутым, если ведьма выходит за рамки дозволенного.

— Что случилось с Джавино? Что они с ним сделали?

— Ты задаешь много вопросов. Ты уверена, что готова узнать?

Нет.

— Да.

Мина напевала в кресле-качалке, поднося к губам банку с золотистой жидкостью. После того, как она сделала глоток, ее губы причмокнули, и она закрыла глаза, как будто возвращаясь в далекое время.

— Джавино был хорошим человеком. У этих Блэквеллов внутри есть то, что называется тьмой, но Джавино боролся с этим. Примерно двадцать четыре года назад или около того. Люди начали пропадать по всему городу. Потом маленький Джонни умер. Малыш Джонни, такая милая душа. Все знали маленького Джонни, так же, как когда Джулиан был маленьким, ребенок был повсюду. Всегда смеялся и кричал тебе в лицо. Всегда былцентром внимания. Итак, когда маленький Джонни умер, весь город просто притих, понимаешь? Никто не мог закрыть на это глаза. Город хотел получить ответы. Затем Джавино выступил и взял вину на себя.

Она покачала головой.

— Я никогда не забуду боль в его глазах. Проклятие, забравшее его сына, было достаточным наказанием, по моему честному мнению, но не для Ордена и не для города.

— Что они с ним сделали?

— Для ведьмаков они запирают их в камере на семь дней. Ослабьте их, оставьте наедине с тем, что они натворили. Убивать людей, нарушать правила — это не имеет значения для масштабов преступления. Равновесие и безопасность города на первом месте, да. А на седьмой день они идут по зеленой миле к Плетёному человеку, и Орден сжигает их. Он раскаивается в содеянном, просит прощения у природы. Возвращает равновесие в город и щит. Если они этого не сделают, щит падет.

Мои глаза расширились. Моя грудь сжалась.

— Они сожгли его заживо?

— Ты должна помнить, что к этому времени он уже жил в том полумертвом месте. Семь дней без еды и воды, после этого от человека мало что осталось. И все, что осталось, остается на зеленой миле, когда они идут по ней. Человек будет только умолять их убить его.

— Это ужасно. Это неправильно!

Должен ли Джулиан был быть свидетелем этого? Мое сердце сжалось от этой мысли. Я покачала головой, не понимая, почему Джулиан изо всех сил старается увидеть меня, быть рядом со мной, спасти меня. Каждый раз, когда мы были вместе, это был риск, смертный приговор.

Я была просто девушкой, никем особенным. Все мысли приводили меня к причинам, которые я не могла понять. Ему уже приходилось бороться со своей тьмой, и если с ним что-нибудь случится, если Орден заберет его, я этого не вынесу.

Он должен был прийти сегодня вечером, и единственное, что нужно было сделать, — это оттолкнуть его.

Дождь усилился, и мы зашли в дом. Опьянев от самогона, Мина Мэй свернулась калачиком на диване и натянула на себя одеяло. Она бормотала что-то о Плетеном Человеке, об Ордене, невнятно произнося слова, ее лицо исказилось от боли.

Как только она крепко заснула, каждый шаг, который я делала по лестнице, разбивал мне сердце. Это причиняло физическую боль. Каспер последовал за мной наверх, и скрип пола издевался надо мной. Пожалуйста, будь там, Джулиан. Пожалуйста, не будь там. Мне придется заставить тебя уйти. Я хочу, чтобы ты остался. Мой разум кружился от эгоистичной нерешительности. Что я должна делать? Что правильно, Джулиан?

Я открыла дверь своей спальни, и он был там.

По другую сторону французских дверей стоял силуэт ошибки, которую я собиралась совершить.

Мое сердце было похоже на мрачный бас, ударяющийся о грудную клетку тяжелыми и болезненными ударами.

Я закрыла за собой дверь спальни, оставив Каспера по другую сторону.

Балконные двери распахнулись, и Джулиан обернулся в своем черном пальто, черных брюках и белой маске, закрывающей верхнюю половину лица. Снаружи дул дождь, его одежда промокла и замерзла.

— Фэллон, — выдавил он, качая головой и стремительно приближаясь ко мне. — Почему ты спрашивала?

Он схватил меня за затылок и прижался своим лбом к моему, его пальцы впились в мою кожу головы. Он был расстроен и в отчаянии, прижимаясь ко мне, как будто ничего не было достаточно близко.

— Почему тебе всегда нужно все знать? Почему ты должна копать, копать и копать? Я слышал, как ты там внизу. Знание не помогает! От этого становится только хуже!

— Ты не сказал мне, насколько это может быть плохо. Ты не сказал мне, что они могут с тобой сделать!

— Каждый день в этом проклятии — тюрьма! Я уже в тюрьме, Фэллон, но не с тобой. Ты понятия не имеешь, на что это похоже, на что это было похоже до того, как ты попала сюда. С тобой я больше могу быть собой, чем когда-либо. И я бы бросил все и всех, только чтобы быть рядом с тобой, разве ты не понимаешь?!

Он говорил на одном дыхании. Мои слезы текли по моему лицу, когда он целовал меня.

— Я собираюсь снять это проклятие. Клянусь, я собираюсь, черт возьми, сломать его, но не отталкивай меня до этого!

Я покачала головой, его губы на моих.

— И что произойдёт, когда они заберут тебя?

— Тогда все это того стоило, — сказал он, подводя меня спиной к кровати. — Ты хотела, чтобы я был настоящим? Что ж, вот я у тебя. Я хочу тебя, а остальное не имеет значения.

Моя спина ударилась о кровать, и Джулиан замедлил шаг, расстегивая мою рубашку и распахивая ее. Холод пробежал по моей коже, прежде чем его ладонь