Она продемонстрировала Волете самоцветную улыбку.

– Я хотела прокатиться на твоем…

– …на моем левитаторе? Не говори ерунды.

– О, вот не надо этого самодовольства! Ты же знала, о чем я прошу.

– Знала. И нет, ты не можешь прокатиться на моем чайном подносе.

– Вот как все обернулось, да? – Волета уткнула кулаки в бедра и склонила голову набок. – Ладненько. Можно мне посмотреть на молнию?

– Да, можно, – сказала Сфинкс, и ее левитатор чуть наклонился, изображая поклон.

Волете нравилось думать, что у нее хорошее чувство направления. Но логово Сфинкса представляло собой такое сбивающее с толку собрание комнат, проходов и лифтов, что она давным-давно отчаялась найти дорогу назад. Если Сфинксу придет в голову ее бросить, она однозначно заблудится.

По крайней мере, ей хотелось, чтобы Сфинкс в это верила.

В голове у Волеты сложилась достаточно четкая схема расположения главных примечательных мест. В устройстве жилища Сфинкса ощущалась некая закономерность. Модели кольцевых уделов занимали два уровня. Еще один этаж, на котором и располагались их апартаменты, включал в основном жилые помещения и необычайно унылую конюшню. Лаборатории Сфинкса и его личные покои занимали три этажа под ними и так далее.

Этим вечером они оказались в новой части, которая, как считала Волета, располагалась на два уровня ниже фортепианного дерева и в пятнадцати – нет, шестнадцати – дверях от подъемного коридора.

– Я слышу, как ты считаешь, – сказала Сфинкс, поворачивая диск так, чтобы их с Волетой взгляды встретились. Девушку, которая бормотала себе под нос так тихо, что едва слышала сама себя, впечатлила острота золотого уха подруги. – Планируешь побег или кражу со взломом?

– А тебе бы это понравилось? – не дрогнув, ответила Волета.

– Не будь такой глупой.

– Да, я считаю двери. Не люблю блуждать и не люблю, когда мне морочат голову. А ты? Тебе нравится, когда ты не понимаешь, где находишься?

– Нет, но еще мне не нравится, когда люди у меня за спиной что-то бормочут.

Волета вскинула руки:

– Как скажешь. – Она указала на следующую дверь, мимо которой они прошли. – Семнадцать! Я ничуточки не понимаю причин твоей паранойи. Ты живешь в неприступной секретной крепости, которую охраняет армия послушных машин. По твоим словам, у тебя есть глаз в каждом окне и человек в каждом порту. Восемнадцать! Ты сидишь на самой вершине горы. Все, кто ниже, либо убеждены, что тебя не существует, либо в ужасе от мыслей о твоем существовании. Ну что я, или капитан, или кто-то другой можем сделать, чтобы навредить тебе? Девятнадцать!

– Я бы предпочла бормотание. Мне надо кое-куда заглянуть, прежде чем мы доберемся до яслей, – сказала Сфинкс и ускорила полет.

– Я буду очень зла, если не увижу сегодня молний! – крикнула Волета ей вслед.

Коридор сузился, потолок опустился, и общий гостиничный облик помещений, отмеченный скромными картинами в благородных рамах, лепниной и вездесущими розовыми обоями, внезапно сменился на более домашний. На обшитых деревянными панелями стенах висели силуэты в овальных рамах. Профили были довольно типичные: дети с выступающими лбами и маленькими подбородками, остроносые женщины и усатые мужчины. Только последний в ряду выделялся благодаря наличию рогов. Конверты, несколько кистей и красивая жестянка с маслом лежали на столике возле двери, в которую Сфинкс вошла без стука.

Сразу стало ясно, что они попали в личные покои Байрона. Комната была теплой и достаточно уютной, хоть и безоговорочно холостяцкой. Карточный столик стоял у пузатой печи. Красная куртка свисала со стула, который стоял перед трехногим мольбертом. На сиденье лежала палитра, и пятна краски сияли, как будто драгоценные камни без оправы на подносе ювелира. Модели кораблей заполняли полку, бумажные паруса раздувались на воображаемом ветру. В воздухе пахло заваривающимся чаем. Кто-то напевал себе под нос.

Байрон вошел в комнату с мокрой мордой и свисающими с плеч ремнями подтяжек. Он сразу перестал напевать и замер, вытаращив круглые глаза.

– О боже! – сказала Сфинкс. – Я не хотела застать тебя врасплох, Байрон.

Олень стряхнул оцепенение и несколько раз запнулся, прежде чем наконец-то выпалить:

– А она что тут делает?!

– Не груби.

– Это я грубый? Как вы можете меня в таком обвинять, если застигли неодетым в собственной комнате?

Немного стесняясь, но вместе с тем и дрожа от возбуждения, Волета пробралась к мольберту, чтобы взглянуть на работу оленя. К пробковой доске были приколоты четыре пары крыльев бабочки, и, в точности как крылья красивых созданий, которых Сфинкс испепелила при первой встрече, они были разрисованы как поверхности дома: белая плитка, радуга книжных корешков, коверный узор «пейсли» и терракотовая черепица. Детали были проработаны весьма неплохо.

– Я ее привела, – сказала Сфинкс с апломбом, желая смягчить ситуацию, – чтобы показать, что мы делаем с молнией в бутылке. – Она подлетела к сигарной коробке на столе и вынула пузырек со светящейся красной жидкостью.

– Вы это серьезно? – воскликнул Байрон, прижав ладонь к груди.

– Предпочитаешь, чтобы запас иссяк? – спросила Сфинкс, нависая над ним. – Не будь таким занудой. Расстегни рубашку.

Его проворные руки двигались с гибкостью, которая плохо сочеталась с длинным ртом, дрожавшим от негодования. Под белоснежной накрахмаленной рубашкой была гладкая мужская грудь из стали и латуни. Олень демонстративно отвернулся, когда Сфинкс отперла маленький люк в том месте, где обычно находится сердце.

– Ты должен быть добрее к ней, Байрон, – сказала Сфинкс, вытаскивая почти пустой пузырек из груди оленя. – Она очень сообразительная.

Тело дворецкого оцепенело, и только голова Байрона оставалась подвижной.

– Вы не можете усыновить каждую бродяжку, какая приплелась к порогу.

– Бродяжку? – переспросила Волета.

Сфинкс вставила в полость новую батарею.

– Не забывай, откуда ты сам взялся, Байрон. Мы тут все бродяжки.

Байрон, чуть пристыженный, посмотрел на Волету и попытался улыбнуться.

– Прошу прощения, – сказал он.

– Почему ты так ненавидишь мистера Уинтерса? – спросила Волета.

Застегнув рубашку, олень с мрачным видом уставился в пол:

– Она воспользовалась моей невинностью.

– Что?!

– Они с капитаном Ли однажды вечером напоили меня спиртным, чтобы улизнуть на свидание.

Рот Волеты распахнулся, а потом медленно расплылся в широкой улыбке.

– Это самая потрясающая вещь, которую я когда-либо слышала в своей жизни.

– Вряд ли можно считать отравление соратника гнусным пойлом такой… – начал растерянный Байрон.