Да что! Бахтияр не замедлил бы проститься с жизнью, ибо всеравно не жил, а медленно истлевал от сердечной муки. Он с радостью кинулся бына острие, но не мог отказать себе в последней радости – помучить негодяя,который, похоже, все еще сомневался, что он – негодяй.

– А, не знаешь! – хрипло засмеялся он, почти с наслаждениемощутил, как царапает горло кинжал и слабая струйка крови щекочет шею. – Незнаешь, что, едва мы старую княгиню схоронили, как прибежал к нам верховой спакетом, и в письме были слова, мол, Федор Долгоруков сгорел дотла… послесвадьбы? Ты ее дважды убил тогда, дважды: изменой и смертью!

– И что она? – грозно спросил князь Федор, передернувшись отстрашных воспоминаний (как вспыхнул порохом старый, пересохший дом, как гулялопламя над головой, как он рвался к окну с бесчувственной Анной на руках, новсюду, куда ни поворачивался, вставала стена чадного пламени, так что, моглостаться, когда б не Савка, весть о его смерти была бы вполне правдива!).

– Она, как услышала о том, сразу кинулась в стремнину икамнем канула ко дну, – ответил хрипло Бахтияр, холодея от воспоминаний (каксковала тело ледяная вода, как оплели его руки, словно водоросли, еераспустившиеся волосы, как мертвенно, призрачно белело сквозь зеленоватую толщуводы пятно ее лица, как тяжелы были пропитавшиеся водою юбки, так что, ежели бне спустили с баржи багры, не подцепили ими платье княжны, могло статься, нестоять им с проклятым русским в тайге на берегу Сосьвы, меряя друг друганенавидящими взорами!).

Он не сразу понял, что это означает, почему исчезла боль вгорле. Как сквозь туман, недоверчиво глядел на русского, убравшего кинжал вножны и стоявшего понуро, бессильно свесив руки. Теперь было самое времяБахтияру хвататься за кинжал, но и он почему-то оцепенел, только ноги тряслисьот слабости да противный, липкий пот стекал по спине.

– Ну вот что, – проговорил наконец князь Федор, с такимтрудом исторгая из себя звуки, словно делал невероятно тяжелую работу. – Крепконаши судьбы сплелись, не разорвать, а по этой узкой дорожке вдвоем не пройти.Чаял я тебя убить – теперь не смогу, ибо если б не ты… – Он умолк на мгновение,схватившись за грудь.

– А я – тебя не смогу! – с тихой, убийственной ненавистьюсознался Бахтияр. – Мне лучше самому умереть, чем ее ранить. Это я знаю тверже,чем Коран, что бы я… ни делал…

Он поперхнулся словами.

– Пусть судьба решит, – молвил князь Федор, и жизньвспыхнула в унылом взоре молодого черкеса:

– Жребий? О, жребий – это наш адат! [72]

– Вот слушай. Веришь, что в эту минуту не солгу, не обману?– спросил князь, положа руку на сердце.

Бахтияр зыркнул жгучими глазами, прищурился – и обронилсловно против воли:

– Верю тебе, гяур…

– Тогда иди сюда. Смотри.

Князь Федор стал на колени и вытащил из-под нар дорожныйсундучок, ощущая, как напрягся за его спиной Бахтияр. Да, сейчас их мужскаявера друг другу проходила серьезную проверку: в сундучке мог оказаться,конечно, заряженный пистолет, но, с другой стороны, незащищенная спина князябыла вполне открыта удару черкеса… Эта мысль враз мелькнула у обоих и тут жеисчезла, когда Федор достал из сундучка небольшой ларчик. Это было некоеподобие garbe bijoux [73], ну а для Бахтияра – просто очень нарядная шкатулка,настолько изукрашенная резьбой, что пристала бы женщине. Он усмехнулся, однакоследующие слова соперника надолго превратили эту усмешку в страдальческийоскал:

– Здесь два флакона с ядом, – сказал князь Федор, поглаживаярезную крышку. – Вернее, один с ядом, а другой – просто с мятным маслом,которым надо разбавлять яд, чтобы придать ему приятный вкус, запах и добитьсянужной крепости. Я купил шкатулку вместе с ее содержимым за тысячи верстотсюда, в шумном, прекрасном городе, в таинственном подвальчике, у человека,чье лицо было точь-в-точь как у предводителя всех злых духов на земле. – Голосего звучал так равнодушно, что Бахтияр, даже против воли, верил каждому слову.– Я заплатил немало… немало, без сожалений, ибо знал: настанет час, когда ядпригодится мне. Однажды я думал… – Он тяжело вздохнул. – А, неважно. Вот час инастал. Поиграем смертною игрою, а, Бахтияр? Возьми не глядя любую бутыль иосуши ее, а я выпью, что останется. Или, если хочешь, я буду первым.

– Давай! – азартно сверкнул глазами Бахтияр, и князь Федор,не глядя, откинул крышку, схватил на ощупь один из двух пузатых флаконов и,сорвав пробку, опрокинул содержимое в рот.

Совесть его была вполне чиста, ибо он не помнил, справа илислева поставил бутылочку с ядом. Различал он флаконы по цвету: тот, что с ядом,имел желтоватый отлив, а с мятным настоем сверкал, как изумруд, поэтому нарочнозажмурился, чтобы не нарушить правила игры, но после первого глотка, ощутив ворту резкий, холодный привкус мяты, понял: судьба на его стороне.

Значит, бог простил его! Простит и Мария, теперь он знал!

Нетерпение распирало его: хотелось бежать, лететь к ней какможно скорее, но он все сидел с закрытыми глазами, боясь взглянуть, боясьувидеть соперника, умершего на месте, с лицом, искаженным мгновенным, ночудовищным страданием. Князь Федор был человеком большой храбрости, а значит,не был жестоким, и у него сердце сжималось при мысли о том, что успел тотиспытать, прежде чем испустил дух. Больно умирать каждому!

Наконец, собравшись с силами, он решился открыть глаза… иедва не вскрикнул, натолкнувшись на холодноватый взор Бахтияра, глядевшего нанего с весьма холодным духом и как раз в этот миг вопросившего:

– Ну? И кто из нас уже умер?

* * *

Князь Федор тупо разглядывал обе склянки по очереди, холоделот того, что увидел: желтовато-ядовитый осадок плескался на дне его сосуда, вто время как в Бахтияровом флаконе на стенках изумрудно мерцали зеленые капли.

– Шайтан! Во рту холодно, будто сугроб! – пробормоталчеркес.

Боже! У Бахтияра во рту холодно от мяты. Значит, яд досталсяне ему!

Ужас пронзил князя Федора, но тут же сменился недоумением. Унего во рту тоже холодно от мяты. Вдобавок выпить полфунта яда Экзили и ещеоставаться живым… не может быть! Он ощупал себя руками, недоумевая, почему рукии лицо теплые, сердце колотится как бешеное, а вовсе не пропускает удар заударом.