Верити, не подававшая голоса, тоже встала, нетвердо держась на ногах, и заговорила слегка заплетающимся языком:

– Я думаю, это прекрасная идея, Кристина.

Гвен хотела сказать, что ее это никоим образом не касается, но придержала язык, а Кристина ответила Верити:

– Спасибо. – И добавила: – Забыла сказать, Лоуренс: тебе и Гвен придется поехать в Нью-Йорк. Это поможет сделать бренд известным и уважаемым.

– Правда? Это обязательно? Надолго?

– Абсолютно необходимо, ненадолго. И разумеется, все расходы я беру на себя.

– А как же Хью?

– Он ведь будет в школе? Разве нет?

Гвен нахмурилась:

– Зачем тебе это, Кристина, если все возможные потери лягут на тебя?

– Затем, что никаких потерь не будет. В этом я уверена… И еще потому, что я люблю вас обоих. Вам пришлось нелегко, и я сильно переживала из-за неудачи Лоуренса в Чили. Хотя я уверена, когда депрессия закончится, вы вернете свои деньги, и, разумеется, не без прибыли. – (Гвен медленно кивнула. Какой у нее выбор, кроме как отдаться на волю обстоятельств и будь что будет.) – Рекламная кампания будет вестись из Нью-Йорка, поэтому им нужно увидеть ваши лица. Кстати, о лицах, чуть не забыла. Верити, не могла бы ты развернуть ту небольшую картину, что лежит у дивана?

– А я-то думал, это мой подарок, – сказал Лоуренс.

– В некотором роде, – сказала Кристина, когда Верити сняла коричневую бумагу.

– Ну что ж, давайте взглянем, – проговорил Лоуренс.

Верити подняла на него глаза:

– Это картина Сави Равасингхе.

Сердце Гвен упало. Она так и не спросила Сави напрямик о случившемся той ночью, и воспоминание об этом постепенно оказалось погребенным в глубинах ее сознания. Но теперь, когда в доме появилась Лиони, подзабытая обида вновь всплыла на поверхность, а тут еще и виновник всех бед присылает весточку.

Лоуренс нахмурился, а Верити повернула картину и держала ее на вытянутой руке, чтобы всем было видно.

– Это тамилка – сборщица чая, – сказал Лоуренс.

Гвен залюбовалась великолепным алым цветом сари, которое сияло на фоне яркой зелени чайных кустов, и была вынуждена признать, что картина очень хороша. Глядя на нее, Гвен чувствовала, как ее шея и лицо заливаются краской, и надеялась, что никто этого не заметит, но, разумеется, Верити заметила и спросила:

– Что с тобой, Гвен?

– Мне просто жарко, – ответила она и помахала рукой перед лицом.

Лоуренс молчал, а Кристина вещала, мол, ей кажется, это отличный образ для упаковки чая «Хупер». Его напечатают на пачках, на гигантских рекламных плакатах, поместят в журналах.

Когда она замолчала, Лоуренс подал Гвен руку.

– Ты дала нам пищу для размышлений. Продолжим разговор завтра. Надеюсь, ты хорошо выспишься.

Все разошлись по своим комнатам, и Гвен погрузилась в раздумья. Если дело касалось Кристины, в ее уме оставалось совсем мало места для разумных доводов, и в тот момент ей казалось, что американка принесла с собой ветер, который сметет ее дом.

Той ночью и следующей Гвен слышала, как Лоуренс ходит по своей комнате. Ее раздражало присутствие в доме Кристины, нервировали упоминания имени Сави Равасингхе, и ей очень хотелось, чтобы муж пришел к ней в постель, чтобы она могла прижать его к себе. Но он не появлялся. К тому же и Верити, державшая сторону Кристины, не спешила уезжать. Все были поглощены обсуждением бренда, и тему отъезда Верити больше никто не поднимал.

Пока взрослые были заняты своими делами, Гвен позволила Лиони и Хью играть в ее комнате. В окно спальни бил солнечный свет. Вместе с Навиной Гвен сидела за столом, ей припекало сзади шею и плечи. Близнецы скакали на кровати и повторяли какую-то считалку, похожую на сингальскую версию «Шалтая-Болтая», а она думала о Кристине: приезд этой женщины сказался на Лоуренсе, он отдалился от нее.

В окно Гвен видела, как они сидят рядышком на скамейке в саду, и пыталась убедить себя, что темой их беседы был исключительно и только новый бренд. Тем не менее ее охватило ощущение внутренней пустоты и заброшенности, она оказалась отлученной от мужа в собственном доме. Для нее дом был не просто местом. В это понятие входили ее связи со всем, к чему она прикасалась, что видела и слышала. Это была спокойная уверенность в окружающем мире, в безопасности исхоженных путей. Ткань бытия, связующие нити, запахи; цвет чая в чашке по утрам; то, как Лоуренс отбрасывал в сторону газету перед уходом на работу; топот Хью по лестницам, раздававшийся тысячу раз на дню. Но теперь происходило что-то необычное, земля уходила из-под ног, все изменилось.

Ее бросило в жар, и на какое-то мгновение она возненавидела Кристину почти так же сильно, как ненавидела Сави Равасингхе, но еще противнее было ощущать, что они превратили ее в такую ревнивую и запуганную женщину. Ей захотелось куда-нибудь скрыться, но она взглянула на детей и устыдилась, злость ее утихла.

– Осторожнее, Хью! – крикнула Гвен. – Не забывай, что у Лиони больная нога.

– Да, мама. Поэтому она скачет только на попе.

В дверь постучали, и вошла Верити:

– Я подумала, тебе следует знать, что Лоуренс согласился на предложение Кристины.

Гвен потерла шею:

– Боже мой, правда?!

– Им нужна твоя подпись на каком-то документе. Потом понадобится еще. – Она помолчала и взглянула на детей, которые притихли и неподвижно сидели на кровати. – На твоем месте я бы избавилась от этой чумазой девчонки.

– Не вполне понимаю, что ты имеешь в виду.

Верити склонила голову набок и, криво улыбаясь, продолжила:

– Слуги шепчутся. Они не понимают, почему к этой девочке такое особое отношение. Ты сама знаешь, какие они.

Гвен хмуро глянула на нее:

– А я думала, ты собираешь свои вещи.

Верити снова улыбнулась:

– О нет. Ты, Гвендолин, может быть, его жена, вторая жена, а я его единственная сестра. Я еду играть в теннис с Пру Бертрам. Пока.

– А как же твой муж? Разве можно так с ним обходиться?

Верити пожала плечами:

– Это тебя совершенно не касается.

– Это правда? – спросила Гвен у Навины, когда Верити ушла. – Насчет слухов?

Старая айя вздохнула:

– Это ничего не значит.

– Ты уверена?

– Я говорю им, это хорошо, что у Хью есть друг.

В коридоре послышался шум, а за ним – звук шагов. Гвен испуганно оглянулась.

Навина щелкнула языком:

– Это один из слуг, леди.

Хью и Лиони снова запрыгали на кровати, и внимание Гвен рассеялось. Предостережение Верити не давало ей покоя. С того момента, как она привела в дом Лиони, жизнь ее разладилась. Пойманная в ловушку собственных страхов, она каждый раз вздрагивала, стоило ей услышать скрип половиц, и испуганно озиралась, ожидая худшего. Гвен до такой степени извела себя мыслями о возможных ужасных последствиях своего решения, что перестала отдавать себе ясный отчет в происходящем.