– Да вниз легче будет, – отвлекся от карты парень. – Руки ведь у вас крепкие?

Кукутис кивнул.

– Так вы руками за поручни схватитесь, а левую ногу в ботинке будете из дырки в дырку переставлять.

Старик представил себе такой способ спуска на землю и показался он ему очень даже приемлемым и безболезненным.

– Ну что, поехали! – радостно сам себе скомандовал усатый парень. Потом обернулся. – Меня Йоахим зовут!

– Кукутис, – представился старик и почувствовал, как огромная машина, в кабине которой он сейчас сидел, поехала. Поехала как-то оторвано от земли.

Наклонился он вперед, чтобы на дорогу глянуть. А до дороги – метра три! И она, дорога, к тому же вроде как еще ниже опускается.

Отшатнулся Кукутис назад, прижался к мягкой спинке сиденья. Почувствовал, как под пальто и под свитером, и под рубашкой клетчатой, и под майкой вниз по позвоночнику к пояснице капля холодного пота покатилась.

– Жарко! – прошептал Кукутис испуганно.

– Да? – удивился Йоахим. – Сейчас охладим! Перетопил, наверное!

– Нет, это мне жарко! – Кукутис стал расстегивать пуговицы на сером пальто. Воротник опустил. – У вас тут, как в самолете!

– Да. – В глазах водителя, бросившего взгляд на пассажира, промелькнула гордость.

– А я самолетов боюсь! – признался Кукутис и не почувствовал ни капли стыда.

Бояться – не стыдно, если есть причина. А если причины нет, то сначала надо с этим к врачу. У Кукутиса причина бояться самолетов была. Даже несколько. Однажды, в далеких тридцатых, простоял он на одной живой, одной деревянной всю ночь с тысячами других, съехавшихся на Каунасский аэродром. Вся страна тогда замерла и дождаться не могла, когда один маленький самолет из Америки без посадки до них долетит. Словно этот самолет должен был будущее для Литвы доставить. И так много будущего, чтобы каждому литовцу до конца его дней хватило. Не доставил. Под утро, когда большинство ожидавших покинуло аэродром, сообщил кто-то, что упал самолет с литовским будущем где-то в Пруссии. Даже до Польши не долетел. А потом сказали, что с будущим все будет в порядке, а в самолете том национальная гордость литовская из Америки не долетела. И получила страна Кукутиса на следующий день национальный траур вместо национальной гордости. А потом, через несколько месяцев, привезли в Каунас обломки самолета и пошли на них люди смотреть, как на покойника. Летчиков погибших тоже привезли, но раньше. И похоронили, как героев.

Вздохнул тяжело Кукутис и снова боязливо вперед наклонился, на дорогу перед машиной взгляд бросил.

– Неестественно железу в небе летать, – сказал он вдруг. – Я вот никогда бы не полетел!

– А летали? – спросил молодой водитель.

– Нет.

– А я летал. Несколько раз пассажиром и один раз фельдшером.

– А что, фельдшеры по-другому летают, чем пассажиры? – заинтересовался Кукутис.

– Ну да, – Йоахим усмехнулся и усы его на мгновение стали длиннее. – Пассажиры прилетели и вышли, а фельдшер должен и туда лететь, и назад. Это ж санитарная авиация! Самолетик маленький, как машина «скорой помощи»! Только без мигалки и сирены. Месяца два я полетал и решил: не мое это! Мы ведь только в экстренных случаях вылетали. Когда жизнь человека на волоске висела. И вот сидишь внутри этого самолетика, а возле тебя на носилках то ли живой, то ли мертвый лежит. И проверить боишься, чтобы потом постоянно про смерть не думать!

– Во как! – вырвалось у Кукутиса, и глаза от удивления круглыми стали. – И многих вы на этом самолете спасли?

Йоахим задумался. Вспоминать стал.

– Немного, – сказал наконец. – Может, человек пять за те два месяца. И то не уверен. Знаю только, что пятерых в больницу я живыми доставил, а что с ними потом было, мне не сообщали.

– Благородное это дело – людей спасать, – Кукутис закивал. А потом вздохнул тяжело. – Только как-то неправильно спасение людей организовано! Вот вы, наверное, только немцев спасали?

– Нет, только чехов, – ответил Йоахим.

– Почему чехов?

– Я ведь чех, санитарная авиация тоже чешской была, вот чехов и спасали. А что тут неправильного?

– Но спасали по всей Европе? – спросил Кукутис взволнованно.

– Нет, только в Чехии. Европа чехов должна сама спасать, мы ведь в Европейский союз не зря вступали!

Лицо Кукутиса погрустнело.

– Тогда Европа должна и литовцев спасать, – проговорил он негромко. – А не спасает! И она не спасает, и я все никак не успеваю…

– А вы из Литвы? – голос Йоахима ожил. – А я думал, что вы немец! У вас пальто такое немецкое!

– Литовское, – поправил его Кукутис. – Только очень старое. Я, кстати, тоже думал, что вы – немец! А почему мотора не слышно? И колеса от дороги не дрожат! Точно по воде плывем!

– Так мотор ведь далеко внизу, а колеса еще ниже! – пояснил водитель. – Тут звукоизоляция такая, что можно в полной тишине ехать! А вы по морю плавать не боитесь?

– Нет, по морю не страшно! Хотя один раз тонул, – признался Кукутис. – Но меня нога деревянная спасла. Она ведь не тонет и меня на поверхности удержала, пока подоспевший араб-египтянин меня в лодку не затащил. А живую ногу тогда судорога свела. Было бы две живых ноги, я бы с вами сейчас не ехал!

Йоахим оторвал взгляд от дороги, на свои колени глянул. Пожал плечами.

– А ведь правда, – сказал он вдруг. – Будь у вас две нормальных ноги, не остановился бы я, наверное! А так вижу, стоит инвалид, рукой машет, а все мимо едут… дай, думаю, пожалею его! Вам, наверное, не нравится, когда жалеют?

– Почему не нравится? – усмехнулся Кукутис. – Нравится! Особенно когда в дом на ночь пускают и ужином кормят!

– А вы что, проголодались? – спросил вдруг Йоахим. – Часика через два заправка будет, где я всегда бак пополняю. Там хорошие хот-доги делают! Я вам куплю!

Кукутис уже слушал водителя в пол-уха и в стекло дверцы на вторые этажи домиков и крыши глядел. Въехали они в небольшой городок. Вот сейчас снова сбавит Йоахим скорость и на круглых клумбах-развязках закачается машина вместе с кабиной, как корабль во время небольшого волнения моря. Закачается, и захочется Кукутису задремать. Задремать ненадолго, пока не наступит время для вкусного хот-дога, купленного ему молодым чехом из жалости, из вежливости, из всего хорошего, что человек в такой ситуации внутри себя найти может.

Несколько дней минули в напряжении, ведь каждый вечер они оба – Ингрида и Клаудиюс – садились перед компьютером и слушали длинные, длинные до бесконечности гудки скайпа, подтверждавшие, что там, на другом конце виртуальной линии, с ними говорить не хотят. Ингрида теперь ночевала в спальне «Беатрис». Свой мобильный она оставляла на ночь на столике в кухне их домика из красного кирпича – чтобы Клаудиюс видел его и слышал всякий раз, когда ему посреди ночи приходила мысль ей позвонить. Он ей, собственно, позвонил только один раз, в первую ночь после разговора с Артемом, помощником Кравеца. Позвонил действительно поздновато или, если быть точнее, то рановато – около трех. Заснуть он в ту ночь так и не смог. Проворочавшись два часа в кровати, спустился вниз, достал из встроенного шкафчика в холле начатую кем-то из предшественников бутылку «Беллз». Там, во встроенном шкафчике на самой нижней полке, куда заглянуть можно было, только стоя на коленях или усевшись на пол, стояли полтора десятка разных початых бутылок. Клаудиюс только недавно обнаружил этот склад недопитого алкоголя, хотя в шкафчик заглядывал и раньше. Вот и той ночью, когда наливал он себе в стакан виски, ему вспомнились гости господина Кравеца во главе с седым Романом, тоже оставившие ему на короткую память то ли четыре, то ли пять недопитых бутылок. Он и выпил-то всего полстакана этого виски, когда его особым сырым ознобом прошибло одиночество. И тогда он позвонил Ингриде. Позвонил, разбудил ее своим звонком и услышал от нее много такого, из-за чего его шансы заснуть в ту ночь уменьшились до нуля.