16 декабря 1981 года после срочной телеграммы Тамары Гущиной Ерофеев с женой и сестрой Ниной Фроловой выехали в Кировск. 25 декабря семья хоронила са́мого старшего брата Венедикта — Юрия. Юрий Ерофеев скончался от рака горла. Забегая вперед, приведем свидетельство психиатра Андрея Бильжо о болезни самого Венедикта: «Когда он жаловался на обходе на неприятные ощущения в области гортани и так далее, все как-то пропускали мимо ушей — считали, что у него такая ипохондрическая симптоматика: брат умер от рака гортани, и пациент жалуется на те же симптомы»[769].

Следующий после похорон день был днем рождения Ольги Седаковой, и именно 26 декабря 1981 года датирована китчевая и трогательная открытка с котенком и надписью «С днем рождения!», которую Ерофеев ей преподнес. «Он рассказал, что купил ее в электричке и что это лучший его (Венички) портрет. И надписал в том же стиле», — вспоминает Седакова. Открытка надписана так: «„Если любишь — то храни, // А не любишь — то порви“. Оленьке от Венички».

«За всю жизнь не было такого обил помещений в клиники» — так впоследствии подытожит Ерофеев 1982 год. В конце марта запой приводит Ерофеева в больницу, где он пробудет больше двух недель. «Первое утро в 1-й палате 1-го отд. Самый траурный и дрожащ день. Ни крохи пищи. Баррели холод воды. Под капельницей — пришедшую в это время Г не допускают», — продолжал Ерофеев делать записи и на больничной койке. Эти тяжелые подробности соседствуют в дневнике, например, с такой остро́той об очередной встрече с лечащим врачом-психиатром: «Опять Элла Петровна, моя реаниматушка». В следующий раз в больнице Кащенко Ерофеев оказался меньше чем через два месяца, в начале июня, и в дневнике появилась трагикомическая запись: «11/VI — Первый день в больнице, и наичернейший. Оказ, 4-е отд. В сотрясениях, едва беседую. Какой-то врач просит автограф — „о, как-нб потом“»[770].

Вот как о своем посещении Ерофеева в больнице вспоминает Валерия Черных: «В наркологическом отделении Кащенко, куда я приходила навещать Веню Ерофеева, были палаты наркоманов и палаты алкоголиков, они не дружили. Наркоманы называли алкоголиков презрительно „водошники“, „краснорожие“, а те их — „бледными поганками“ и „спирохетами“. В отделении были рыбки, птички, стенгазета, библиотека в стеклянном шкафчике, в каких обычно хранят лекарства, только почему-то под замком. Я заметила там книги „Овод“ и „Как закалялась сталь“, наверное, их выдавали читать за примерное поведение. А может, запирали от наркоманов, чтобы они самокруток не наделали. Ерофеев был на хорошем счету, ходил в трениках, и ему доверяли принести ведро компота из котлопункта. Однажды доктор сказал Вене, что ему страшно повезло — на его кровати умер Алексей Гагарин (отец космонавта № 1). Когда Ерофеев спросил, а от чего он умер, доктор торжествующе ответил: да от того же самого!»

В клинику знакомиться с Ерофеевым пришел прозаик Евгений Попов, который так пишет о своей первой встрече с ним: «Там был я, Слава Лён и жена Ерофеева Галина. Замечательный диалог был между женой и мужем, потому что Ерофеев только что вышел из реанимации и был не совсем еще адекватен.

— Как я сюда попал, в Кащенку?

— Ты запил.

— Скажи, в тот день, когда я сюда попал, как я себя вел?

— Ты встал утром, пошел в магазин, купил портвейна, выпил и сошел с катушек окончательно, тебя пришлось увозить.

— Этого я не помню. А за день до этого?

— Встал утром, портвейна… запил.

— Нет, тоже не помню. Три дня назад что было?

— Встал утром, сходил купил зубровки…

— О, зубровку помню! — все, уцепился за зубровку[771].

— Венедикт, это Женя Попов, я хочу вас познакомить, — представил меня Лён.

Ерофеев как-то не очень прореагировал на это.

Я говорю:

— Как вы себя чувствуете?

Ерофеев:

— Я себя чувствую хорошо, мне уже пора выписываться. — И так на меня стал искательно смотреть, полагая, что от меня что-то зависит. Он меня явно принимал за врача подставного».

Значительную долю разнообразия в жизнь Ерофеева в этом году внесло его путешествие на катере «Авось» по северным рекам и озерам к Белому морю с сыном Светланы Мельниковой Николаем Болдыревым и еще двумя спутниками. Оно состоялось после того, как Ерофеев выписался из клиники (это произошло 18 июня), — во второй половине июля 1982 года. «Тогда собирались поворачивать северные реки назад. И мы были все уверены, что так оно и произойдет, реки повернут, и ничего не останется, и не будет этой Северной Двины, не будет этого Белого моря, не будет этой ерофеевской Кандалакши, — рассказывает Болдырев. — И мы поехали просто в последний раз посмотреть»[772].

«Сейчас в Великом Устюге, на причале штопаем дыры в бортах своего кораблика, — 7 июля писал Ерофеев Юлии Руновой. — Завтра, в воскресенье утром, отплываем к Северу. Трепещу перед Белым морем. Наше сверхутлое и крохотное судно не выдержит и легкого, пиратским языком выражаясь, бриза, т. е. умеренного шторма Всякую минуту тебя помню и очень люблю. Я, по-моему, впервые в жизни так выражаюсь, никогда так не говорил ни с кем, ни письменно, ни устно…»[773] «Наконец-то получила необещанное, но очень ожидаемое письмо, — 23 июля отвечала Рунова. — Большое спасибо, милый Венька. На душе стало теплее и радостнее Надеюсь, что Север подействует на состояние твое благотворно, а море будет милосердным. Мысленно всегда с тобой на это можешь положиться Очень спешу опустить письмо и очень жду твоих писем. Обнимаю, целую и очень надеюсь, что все будет хорошо. Всегда твоя Ю.»[774]. В ночь с 22 на 23 июля Ерофееву написала влюбленное письмо еще одна женщина — Яна Щедрина, о которой мы чуть подробнее расскажем в следующей главе: «Целую вас. Очень жду. Наверное, все-таки люблю, потому что немыслимо скучаю и думаю»[775].

Смешные подробности о своем путешествии Ерофеев поздее сообщил Ольге Савенковой (Азарх). Например, Венедикт рассказывал ей, что когда экипаж катера все же попал в сильнейший шторм, он обнимал «маленькую белую собачку». «Эта „маленькая белая собачка“ оказалась впоследствии догом Митькой, — прибавляет Валерия Черных. — Из путешествия Ерофеев сбежал, когда получил перевод денежный не то от Носовой, не то от Руновой. Сошел на берег и был таков».