Зимой и весной 1980–1981 годов Венедикт и Галина Ерофеевы, приезжая в Абрамцево, жили в доме В. А. Исаева, первого и, как вспоминают многие, не слишком чистого на руку управляющего поселком. «У них там очень хороший был участок. Посажены были яблони, крыжовник», — рассказывает Тамара Штрикова о владениях Исаева[761]. Этот дом Галина и Венедикт вознамерились приобрести в собственность. Шутливо называли они его хутором. «От тебя получил письмо позавчера, будучи на хуторе, — 1 декабря 1980 года извещал Ерофеев сестру Тамару. — Я оттуда не выползаю, по существу, у меня там все, что мне нужно, — книги, пишущая машинка, отрадная возня с дровами и с печкой, лыжи, умиротворение и веселая трезвость. И почти ни души, если не считать субботне-воскресных наездов из Москвы наследников Игоря Грабаря. Об эту пору в прошлом году, в Москве, я купался в гостях, недугах, вине и черной меланхолии. Мы уже решили бесповоротно — хуторок загородный нам совершенно необходим. Тем более их цену взвинчивают уже не из года в год, как в милые старые времена, а с часу на час. Хозяин его (я уже называю его экс-хозяином, однако тьфу-тьфу-хаю при этом) дал нам на размышление срок до 1 мая. Крупный задаток можно внести и среди зимы, для упрочения своих позиций»[762]. Задаток за дом был внесен, но в итоге Исаев дом Ерофеевым не продал — то ли ему не посоветовали этого делать компетентные органы[763], то ли просто нашлись лучшие покупатели. В любом случае, вряд ли бывшему управляющему поселком нравилась та атмосфера, которую Ерофеевы привнесли в его дом, и те люди, которые в этом доме теперь часто бывали. «Когда он жил с женой Галей у Исаева, к нему приезжала куча народу — художники, диссиденты, какие-то личности, которые не имели, как мне казалось, никакого отношения к самому Ерофееву, но он, видимо, был достопримечательностью», — вспоминает Алексей Тимофеев[764]. Между прочим, задаток за дом Исаев Ерофеевым не вернул.

Время сладкой символической мести Исаеву пришло спустя шесть лет. У Натальи Шмельковой имелся спортивный пневматический пистолет. «В один из прекрасных морозных солнечных дней, — пишет Шмелькова, — провели меня Веня с Галей показать этот злосчастный домик. Зимой в нем никто не жил. Прихватили пистолет. Галю оставили стоять на дороге, как говорится, „на шухере“, а мы с Веничкой, открыв калитку, пробрались по сугробам к застекленной терраске. На столе, застеленном белоснежной скатертью, красовался недопитый бокал красного вина. Пять пуль скользнуло по стеклу. Шестая — пробила его насквозь, угодив прямо в бокал!»[765]

Почти все лето и осень 1981 года Венедикт и Галина Ерофеевы провели уже на другой, снятой ими даче — в так называемом генеральском поселке «55 км» близ Абрамцева. Увы, Бориса Николаевича Делоне рядом уже не было, так что Ерофеев теперь и на даче пил по-черному. «Особенно пил он на выходные, когда к нему понаедут какие-то гости, — рассказывает Елена Энгельгардт. — Похмелье было тяжелым, ему бывало плохо, и мы тогда не общались»[766]. «Совершенно плохо, посылаю девку на последнюю мелочь и посуду купить последнюю „Имбирную“, — фиксировал Ерофеев в своем блокноте, например, события 2 сентября. — Весь день не подымаюсь с постели. Гадливость ко всему вечером переходит в безбрежную рвоту и длится всю ночь»[767].

Плохо было и то, что Галина Ерофеева быть постоянной надежной опорой для мужа уже не могла. В мае 1981 года окружающие Ерофеевых друзья и приятели впервые заметили, что всегда такая уравновешенная и здравомыслящая Галина психически больна. «Вени дома не было — он еще с майских праздников оставался в Абрамцево, — вспоминал Марк Фрейдкин. — Мы сидели на кухне, и Галя по своему обыкновению меня кормила. Разговор шел о каких-то пустяках, а когда я закончил как всегда обильную трапезу, она сказала: „А теперь смотри, что я тебе покажу“. Она сходила в комнату и вернулась с огромной кипой разных бумаг, чертежей и перфокарт. Разложив все это на кухонном столе, а кое-что даже развесив по стенам, она с места в карьер понесла какой-то абсолютно шизофренический бред про приближающуюся комету Галлея и непосредственно связанное с этим крушение советской власти. А в заключение сказала, что вчера наконец закончила все вычисления и теперь совершенно точно знает: 21 мая (в день ее рождения) в 13:45 небо станет цвета бормотухи, на нем появится огромный телевизионный экран, и диктор программы „Время“ объявит, что начинается конец света. „И тут, — торжественно объявила Галя, — мне нужно будет сделать самое главное. Вот этим ножом, — она взяла в руки большой зубчатый нож для разрезания хлеба, — я должна зарезать спящего Ерофеева, а потом выброситься с балкона“. Причем излагала она этот дикий и безумный текст хотя и довольно оживленно, но без малейшей экзальтации и „сумасшедшего блеска в глазах“ — говорила спокойно, уравновешенно, как о чем-то будничном, давно продуманном и решенном В первый (и, увы, не в последний) раз ее забрали в психиатрическую больницу буквально через несколько дней после разговора со мной, и, возможно, только это помешало исполнению ее чудовищных намерений. Веня говорил, что ее взяли прямо с улицы (или из магазина — точно не помню), где она разбрасывала свои перфокарты и призывала людей приготовиться к светопреставлению. На какое-то время ее в больнице привели в порядок Как почти всегда бывает у шизофреников, периоды обострения чередовались с весьма длительными порой периодами просветления»[768]. «Она постепенно свихнулась от этой жизни, — полагает Марк Гринберг. — Она ведь оказалась в ситуации, для нее довольно непонятной. Веню она, конечно, любила, однако длительная жизнь с тяжелобольным человеком ее доконала». «Но пока был жив Ерофеев, у нее эти кризисы были реже. У Гали была такая мощная ответственность за него, что она психологически не позволяла себе этого», — свидетельствует Жанна Герасимова. «Я думаю, что она пыталась бороться с Ерофеевым, и он возобладал как личность в конце концов, — полагает Валерия Черных. — И она сломалась, а не он. И это потом было очень заметно». Уже после смерти Ерофеева, в августе 1993 года, его вдова Галина Ерофеева в состоянии помешательства выбросилась с 13-го этажа своей квартиры на Флотской улице.

«Неслучайно жизнь двух его жен закончилась трагически, — говорит Людмила Евдокимова. — И только Рунова, с ее твердым характером, осталась собой, продолжая работать биологом». Впрочем, опрошенные нами врачи, хорошо знавшие и Венедикта и Галину, не склонны винить Ерофеева в развитии душевной болезни жены. «Так могут говорить люди, которые в этом ничего не понимают, — комментирует психиатр Андрей Бильжо. — Это неправильное отношение к причинно-следственным связям. Не Ерофеев ее довел до этого, а просто есть такое понятие, как симбиоз. Я думаю, что, так как сам наш герой был неординарной личностью, он на уровне интуиции выбрал себе в партнеры неординарную личность, которая потом дала вот такую динамику. Совершенно не связано с ним, это совершенно отдельная история». Лечащий врач Ерофеева психиатр Ирина Дмитренко также полагает, что жизнь с ним никак не усугубила болезни Носовой. Дмитренко даже предложила взглянуть на ситуацию с другой стороны: «Своеобразие Галиной личности, болезненного устройства ее личности, привело к тому, что она смогла жить с таким человеком, как Веня».