– Так зовут дочку моих хороших друзей.

– А они англичане?

– Нет, американцы.

– Мы подумали и решили, – начала мать, – что раз отец девочки – американец, то ей нужно американское имя. Надеюсь, вы не возражаете?

– Конечно нет.

– И первая сцена! – напомнила Ширли.

– Верно. Когда мы первый раз видим ее, играющей в саду, лучше пусть играет одна, а не с другими детьми.

Следовало догадаться – никакой это не обед, а сценарное совещание.

Скотту выдали список пожеланий – три страницы правок, которые он добросовестно внес в текст, только чтобы спустя месяц получить еще один список. Хотя продюсер уверял, что Темплы все еще заинтересованы в картине, Кэри Грант к тому времени отпал, как и Джозеф Коттен. И Скотт поклялся агенту больше никогда ничего не писать на удачу.

Теперь он получил работу на «Фокс». Дэррил Занук снимал «Свет сердца»[179] – трогательный рождественский фильм, в котором Джон Бэрримор играл пьющего отца хромой девочки, работающего Санта-Клаусом в магазине. Семь недель по семьсот долларов. Если ничего не случится, он сможет закончить со Старом. Скотт вставал пораньше, чтобы писать рассказ для «Эсквайра», потом ехал на студию. В город пришло бабье лето, трава на холмах вспыхнула, а Скотт повторил судьбу отца в заснеженном Сент-Поле и слег с лихорадкой. Его мучила бессонница, среди ночи он будил Шейлу, и она мерила ему температуру. Боги был прав: из зеркала на Скотта смотрел изможденный человек с сероватым лицом. Раз в неделю приходила медсестра колоть витамин B, но сил у Скотта по-прежнему не было.

Через месяц Скотт уже бы и не расстроился, если бы картину закрыли, однако сам сдаваться не собирался, а потому с негодованием воспринял новость о том, что Занук привлек к работе Наннэлли Джонсона. Скотта отправили в унизительный месячный отпуск. Уже наступил октябрь, и наконец-то посвежело – все условия, чтобы закончить роман.

Долго же Скотт ждал этих дней, терять их было нельзя. Слишком давно он не прикасался к роману, слишком многое понял за это время. Теперь он иначе смотрел на уже готовые страницы, сознавая, что почти все придется выправлять. Девушка вышла неправдоподобно, авиакатастрофа – прием, затертый до дыр. Все нужно было начинать сызнова. Стар разбудил его ночью, как неприкаянный призрак. Скотт накинул халат и, пока вскипал чайник, наточил карандаши. Потом открыл записную книжку и пометил: «Стар знает, что смерть близка. Трагедия не в этом. Она в самом Голливуде».

Скотт повесил на стены карты, схемы, временную шкалу и план работы. Так он писал «Гэтсби», действие рождали атмосфера и ситуация. Нужно только дать персонажам раскрыться, жить в своем мире. А Скотт изучил их достаточно хорошо. Он еще чувствовал слабость, но в собственных силах не сомневался. И сам уже верил в Стара.

Лучше всего ему писалось с утра пораньше. В обед Скотт выпивал колу и съедал плитки три «Херши». К пяти заканчивал, когда голова пухла от всего, что приходилось удерживать в памяти. Тогда-то и возникло желание успокоить нервы чем-нибудь крепким. Несколько дней Скотт держался, украдкой позволяя себе глоток джина, который прятал в коробке из-под шляп вместе с приглашением на свадьбу Джиневры. Он смаковал его и немедленно чистил зубы, чтобы скрыть запах. Всего один глоток, как сказал бы Бадди, не больше, и только днем, чтобы утром работать на свежую голову.

По поручению Скотта Фрэнсис ездила в библиотеку и к Стэнли Роузу за книгами о Гриффите, Инсе и старых маленьких кинотеатрах, в аэропорт – смотреть расписания рейсов. Он часто просил прочитать ему вслух слова Сесилии, они ведь были примерно одного возраста. Каждый день возвращался к первой странице.

– Repetez, s’il vous plait[180].

– «Я выросла в мире кино, хотя ни разу не снималась в фильмах. На день рождения ко мне, пятилетней, пришел Валентино, – так гласят предания»[181].

– Без «фильмов». Repetez, s’il vous plait.

– «Я выросла в мире кино, хотя ни разу не снималась. На день рождения ко мне, пятилетней, пришел Валентино, – так гласят предания».

Во Фрэнсис пропадал бухгалтер, рутина никогда ей не надоедала. Она перепечатывала все записи Скотта, потому знала роман не хуже него самого, иногда даже напоминала об упущенных мелочах с присущей молодости скрупулезностью. Фрэнсис понимала, как строятся диалоги, как должен разворачиваться сюжет, и светилась от удовольствия, если Скотт брал на вооружение ее мысль. Скотт же судил об удачности написанного по охоте, с которой Фрэнсис возвращалась к сцене. Если ему случалось схалтурить или затянуть отрывок, читала она без особого выражения. Сцену знакомства Стара и Кэтлин на балу сценаристов нужно было отточить, она задавала тон всему роману. Пока помощница читала, Скотт следил за ее лицом: в напряженные моменты Фрэнсис хмурилась, ближе к концу затаила дыхание, а потом расплылась в улыбке. Она жалобно посмотрела на Скотта, как девочка, ждущая, что ее наградят поцелуем.

– Дивно получилось!

– Честно?

– Она как Золушка.

– Перегнул?

– Нет, – и чуть пожала плечами. – Разве что самую малость.

Фрэнсис – сама честность, а глаз у нее наметан.

В разгар их возвышенной творческой работы Эрнест прислал свою новую книгу – «По ком звонит колокол» с длинной дарственной надписью. Роман об одиноком мужественном американце, тщетно пытающемся спасти Испанию, признали книгой месяца, а «Парамаунт» выкупила права за сто тысяч долларов. Скотту он показался ребячливым и слабым, возможно, потому что теперь все его мысли занимал Стар. Скотт помещал своего героя в «Трокадеро», «Сирос» и «Холливуд-Боул»[182], смотрел на город его глазами. Он плел свою историю на пирсе в Малибу, настраивал мысли Стара, как инструмент, обкрадывал реальный мир, чтобы обставить вымышленный. Лежа рядом с Шейлой, провожал Кэтлин, невинно целуя ее на прощание. Сияли фары «Роллса», преданный шофер ждал хозяина.

«Поздравляю с громким успехом, книга мировая! – написал он Эрнесту. – Так мог написать только ты».

И телеграфировал Максу:

«Работаю поте лица. Хорошо продвинулся. Жди черновик 15 января. Не говори Оберу».

Скотт сам был собой доволен, когда плодотворно трудился. Чтобы подстегнуть мысль, он курил больше, чем следовало, и каждый день выпивал по три-четыре бутылки колы. Однако легкие на снимках были чисты, кардиограммы не показывали ухудшений. Теперь, когда жара спала, Скотт выходил гулять. Принимал сердечные препараты и соблюдал осторожность с Шейлой – почти всегда. В последние месяцы лицо его было смертельно бледным, но постепенно стал возвращаться здоровый цвет. По всем признакам Скотт стремительно шел на поправку, а потому новый приступ вечером после Дня благодарения стал для него полной неожиданностью. Скотт заглянул в «Швабз» за пачкой «Рейли» и уже стоял на кассе, когда грудь прошила знакомая острая боль.