Наши капелланы служили везде, где действовал флот, – на родной земле, на оккупированных территориях, на фронте и на борту всех кораблей. Они несли потери наряду с воинами-фронтовиками: пять лютеранских и три католических флотских капелланов пали на поле брани.

Другой предмет, по которому мы враждовали с партией, – еврейский вопрос – касался не только флота, но и всего германского народа.

Когда поднимался вопрос о евреях, служащих на флоте, я всегда лично вставал на их сторону и почти всегда выходил победителем. Два еврея – офицеры флота – были уволены со службы на основании антисемитских Нюрнбергских законов. Мы позаботились о том, чтобы они смогли занять приличное положение на гражданской службе. Когда разразилась война, они были тут же возвращены на флотскую службу в прежних званиях и оправдали наше решение своим прекрасным и искренним выполнением своего воинского долга. В другом случае мне удалось убедить Гитлера и Гесса разрешить офицеру-еврею, о котором шла речь, остаться служить на флоте.

Знаком высокого уровня единения и морали на флоте служил тот факт, что в каждом случае, когда возникала угроза положению того или иного офицера из-за его неарийского происхождения, его прямые начальники лично сражались за него, и этот офицер получал такие же должности и повышения в звании, вплоть до самых высоких постов, что и другие офицеры. Лишь очень немногие знали о том, в каком случае вообще поднимался вопрос происхождения. И каждый флотский офицер с еврейской кровью, без какого бы то ни было исключения, достойно и преданно нес свою службу на протяжении всей войны.

Мне удавалось даже вступаться за евреев, вообще не служивших на флоте, хотя, разумеется, в этих случаях мои действия были целиком личными, но никак не официальными. Я слишком хорошо понимал, что ни мои действия, ни мои слова никак не изменят законов или инструкций и любые мои усилия в этом отношении только навлекут на флот политические и гражданские неприятности, чего я ни в коем случае не мог себе позволить. Но в общении с Гитлером и другими высокопоставленными партийными деятелями мне удалось оградить от назойливых приставаний нескольких евреев, а для некоторых из них и добиться освобождения из концентрационных лагерей.

В ноябре 1938 года по всей Германии произошли погромы еврейских магазинов и предприятий, сожжено множество синагог. Эти эксцессы вызвали общее возмущение на флоте, и многие офицеры, среди которых были начальник управления кадров контр-адмирал Патциг и начальник моего личного штаба капитан 2-го ранга Шульте Мёнтинг, в разговорах со мной выражали свой протест против этих акций. Адмирал Форстер, командующий флотом, докладывал мне, что капитан 1-го ранга Лютьенс и капитан 1-го ранга Дёниц также выражали ему свой протест. Другие офицеры моего штаба указывали на тот негативный эффект, который эти антиеврейские выступления будут иметь на зарубежное общественное мнение.

Я лично и в решительном тоне представил факты Гитлеру, указав не только на преступный характер этих выступлений, но и на ущерб для престижа Германии, который они непременно вызовут.

Гитлер решительно заверил меня, что его планы и политика, а также его личные чаяния были разрушены этими вспышками беззакония и что они представляют собой только народное возмездие за смерть сотрудника германского посольства в Париже, который был убит евреем. Он также сказал, что руководители партии утратили контроль за ситуацией и что он не только не давал добро на действия толпы, но и ничего не знал о них вплоть до того момента, когда разразились погромы. Свои слова он заключил заявлением, что понимает весь урон, нанесенный этими событиями доброму имени Германии, и будет действовать соответствующим образом. Я был ничуть не удовлетворен этими объяснениями, но в свете настойчивого отрицания Гитлером своей причастности к погромам, подтвержденного Герингом, не мог более ничего предпринять.

Что же касается других жестокостей и преступлений, вроде тех, что совершались в концентрационных лагерях, то я не был ни в малейшей степени информирован о них. Гитлер еще во время нашей с ним первой встречи обещал, что он будет держать вооруженные силы как можно дальше от внутренних проблем, и в этом отношении он держал свое слово. Если бы хоть один человек на флоте заподозрил, что происходит в концентрационных лагерях, я бы это непременно знал, потому что информирование меня о подобных вещах входило в обязанности разведывательной службы под руководством адмирала Канариса. Лишь когда имевшие место преступления стали предметом рассмотрения Нюрнбергского трибунала, я узнал об этих ужасных злодеяниях, но даже и тогда я с трудом мог поверить в то, что немцы могли творить такое нечеловеческое насилие над беззащитным меньшинством. Подобным преступлениям нет и не может быть оправдания, и я, как и каждый честный немец, в высшей степени стыжусь их.

Англо-германское морское соглашение 1935 года с момента его подписания стало основой для формирования всего нашего стратегического мышления. Война с Англией считалась немыслимой; я дал строгие распоряжения о том, что предполагаемая война с Англией не должна была даже становиться основой любых военных игр или маневров.

Но доклад фельдмаршала фон Бломберга о церемонии коронации в Англии и реакция Гитлера на этот доклад впервые зародили во мне неопределенные сомнения в этом. Маршал фон Бломберг был официальным германским представителем на коронации короля Георга VI, и, по его мнению, отношение Британии к Германии было определенно благоприятным. Королева Мария, вдова короля Георга V, сердечно поздоровалась с маршалом за руку и просила его сделать все возможное, чтобы военная ситуация, подобная той, что была в 1914 году, никогда больше не возникла в отношениях между двумя нашими странами. Я присутствовал в тот момент, когда фон Бломберг делал свой доклад, и мне показалось, что Гитлер воспринимает его явно скептически.

Разумеется, определенные круги в Англии выступали против взаимопонимания с Германией. Именно поэтому мне представлялось важным устанавливать контакты с теми англичанами, которые дружественно относились к нам, знакомить их с нашими проблемами и любым образом укреплять дружбу с ними. К сожалению, мы все на флоте чувствовали, что Риббентроп, наш посол в Англии, был не тем человеком, который мог бы это сделать.

Верно то, что, получив специальные полномочия от рейха, он подписал в 1935 году англо-германское морское соглашение, но переговоры по нему уже были проведены флотом и министерством иностранных дел, а сам Риббентроп появился только на заключительном этапе. По сути, как мне стало со временем понятно, Риббентроп получил настолько четкие указания, что у него просто не было возможности расстроить это соглашение. Его деятельность в Лондоне была довольно успешной, потому что британцы сами уже стремились к взаимопониманию. Гитлер считал его выдающимся дипломатом, но в чем это конкретно выражалось, я не знаю.

Охватившая меня тогда тревога снова пробудилась в 1937 году, когда Гитлер стал обсуждать ситуацию на совещании 5 ноября. На этом совещании присутствовали только фельдмаршал Бломберг, генерал барон фон Фрич, министр иностранных дел фон Нейрат, рейхсмаршал авиации Геринг, полковник Хоссбах и я. Судетский вопрос, а также возможный союз с Австрией были тогда вопросами, вызывавшими международный интерес. Гитлер объявил о своем твердом намерении решить вопрос об аншлюсе[56] Австрии и об устранении Чехословакии как возможного противника самое позднее в промежутке между 1943-м и 1945 годами. И хотя речь его была выдержана в весьма резком стиле, у меня осталось впечатление, что у него все же не было намерения изменить свою прежнюю политику мирных переговоров и перейти к действиям с позиции силы. Более того, он даже вообще не упомянул об увеличении флота.