Тогда как большинство моих советников сходились со мной во мнении, что этим летом на горизонте незаметно никаких туч войны, чего нельзя было сказать о прошлом годе с его кризисом в Судетах и англо-французских гарантиях Польше, среди них были и такие, кто совершенно не разделял нашего оптимизма. Так, например, капитан 1-го ранга Дёниц, командующий подводными силами, неоднократно высказывал мне свои опасения о приближении войны, и во время регаты он также сказал, что его офицеры по большей части разделяют его опасения. Его чрезвычайно беспокоило, что к началу войны наш подводный флот был не готов из-за малого числа имевшихся подводных лодок. При первой же появившейся возможности я доложил эти соображения Гитлеру, но он ответил мне, что офицеры-подводники могут спать спокойно – войны не будет.

В середине июня я провел смотр подводных сил в ходе военных маневров и нашел, что уровень их подготовки превосходен, а тактика атак из-под воды, разработанная капитаном 1-го ранга Дёницем, в высшей степени эффективна. В следующем месяце у меня появилась возможность поздравить капитана 1-го ранга Дёница и его офицеров и матросов с прекрасно проведенными учениями и сказать им, что в следующем плане строительства флота будет заложено увеличение числа субмарин. Я также сказал офицерам, что мне было доложено об их опасениях, связанных с возможностью войны, и что я могу от имени Гитлера заверить их, что войны с Британией не будет – единственной войны, которая означала бы конец Германии. Сразу же вслед за этим капитан 1-го ранга Дёниц отправился на несколько недель отдыхать на курорт, как он и планировал.

Но 22 августа Гитлер созвал совещание в Оберзальцберге[58], на котором присутствовали все высшие военные руководители. Позднее, уже на Нюрнбергском процессе, обвинение предъявило два документа, которые, как было заявлено, представляют собой запись речи Гитлера на этом совещании. Однако ни один из этих документов не имел подписи или числа, а обвинение так и не смогло назвать источник этих документов. Надо сказать, что документы эти были признаны фальшивками на основе записей, сделанных лично командующим флотом адмиралом Бёмом, который присутствовал на этом совещании. Насколько я помню, я ни на минуту не усомнился, что в заметках адмирала Бёма, которые он представил трибуналу, были вполне адекватно записаны не только формулировки Гитлера и суть его речи, но и передано то впечатление, которое она на нас всех произвела. Я воспринял ее так, что Гитлер хотел оправдать перед военными руководителями страны изменение своей политики, которая неуклонно шла к войне. Он подчеркивал, что вся ответственность за кризис ложится на Польшу. Он пытался убедить нас, что Англия и Франция не рискнут ввязаться в войну из-за Польши, а поэтому и Польша не станет обострять отношения, а постарается решить вопрос путем переговоров. В любом случае, заверил нас Гитлер, дорога к мирному решению вопроса еще есть.

Из речи Гитлера мы все вынесли впечатление, что страна стоит на пороге войны. Но в следующий момент он постарался успокоить нас, сказав, что сегодня же министр иностранных дел Риббентроп вылетел в Москву для подписания, как назвал его Гитлер, пакта о ненападении[59], текст которого был успешно согласован с Советами. Мы поняли, что Гитлер сделал еще один из своих умных политических шагов, благодаря которому он и на этот раз выиграл дело миром, как это ему удавалось и раньше.

Тем не менее, как только Гитлер закончил свою речь, я подошел к адмиралу Шнивинду, начальнику штаба главного командования флота, и в разговоре с ним понял, что он разделяет мои сомнения в правильности оценки Гитлером британского правительства и готовности последнего скорее пойти на переговоры о Польше, чем начать войну. Затем я подошел к Гитлеру, чтобы предостеречь его, но он снова заверил меня, что держит ситуацию под надежным контролем, а вопрос будет решен путем переговоров, но не войны.

Различные шаги, которые в последующие несколько дней были предприняты внешнеполитическим ведомством, похоже, подтверждали это. Гитлер, как он сделал это и во время кризиса 1938 года, вел все переговоры сам. Еще храня надежду на то, что назревший конфликт будет урегулирован, мы даже не привели весь флот в состояние боевой готовности, тогда как другие виды вооруженных сил были поставлены под ружье. Приказ Гитлера от 26 августа о приостановке выступления наших войск (которое уже началось), казалось, стал еще одним подтверждением прозорливости его оценок.

Поэтому 3 сентября грянуло для нас разрывом бомбы. Когда в тот день в рейхсканцелярии Гитлер сообщил мне, что Англия и Франция в соответствии с их обещанием Польше объявили войну Германии, это явно стало самой неприятной для него неожиданностью. Он был смущен необходимостью признаться в неправильности своих оценок, когда вынужден был сказать мне: «Я не смог избежать войны с Англией».

Естественно, с тех пор я часто задавал себе вопрос, как я мог не видеть того, к чему идет дело. Когда стали ясны намерения Гитлера устранить территориальные потери Версальского договора, возможность возникновения того или иного вооруженного конфликта нельзя было игнорировать. Совершенно точно зная, что нашему небольшому флоту не под силу бросать вызов на морях флоту Великобритании, я использовал каждую возможность, чтобы побудить Гитлера избегать самой возможности возникновения такого конфликта. Моим долгом было определение направления, в котором должен был развиваться флот, принимая во внимание относительные преимущества и недостатки краткосрочных программ по сравнению с долгосрочными планами. Вооруженные силы страны и их оснащение всегда должны быть в соответствии с внешней политикой страны. Я думал, что, влияя на Гитлера, я смогу достичь соответствия внешней политики страны и ее военно-морских сил. В сущности, я считаю, что лично Гитлер никогда не жаждал войны с Англией, но, тем не менее, вопреки неоднократным его заверениям, та политика, которой он следовал, неизбежно должна была привести к войне.

Этот самообман Гитлера и вытекающая из него политика имели трагические последствия для военно-морского флота. Его решение о принятии долгосрочной программы развития флота совершенно не соответствовало сложившейся политической ситуации. Насколько реально было радикальное изменение направления развития флота, судить не представляется возможным вплоть до изучения всех документальных материалов. Пока Гитлер придерживался зафиксированных в соглашениях договоренностей, у нас оставалось некоторое пространство для маневра, поскольку рамки этих соглашений устанавливали лишь границы роста нашего флота. Руководствуясь заверениями Гитлера, флот стал реализовывать долгосрочную программу своего развития, и все мощности наших верфей и промышленности вооружений были задействованы для создания пропорционального флота из тяжелых и легких надводных кораблей и подводных лодок.