Милица рассказывала, что Призрень — столица древней Сербии, которой правил Стефан Душан. А когда-то здесь жил еще более древний народ — цинцари, и, возможно, в ней течет их кровь.

— Значит, ты — цинцарка? — спросил Сергей.

— Скорее — цезарка. — Милица громко рассмеялась. — Мы всегда ищем себя там, где нас нет.

— Где-то здесь находится церковь Богородицы Левишки, — сказал Сергей. — Нам Николич о ней много рассказывал.

— Так я ради нее сюда ехала! — сказала Милица. — Это внизу, возле Быстрицы.

От Святого Спаса они спустились вниз и разыскали церковь Богородицы Левишки. Милица подошла, перекрестившись, поцеловала угол церкви. Сергей подумал: среди молодых такое редко встретишь в России. Милица зашла в заросший травой двор, разыскала бородатого реставратора, который, выслушав ее, открыл двери, и они вошли в храм.

— Ты для меня — святая Милица, отворяющая двери, — засмеялся Сергей. — Как только появляешься ты, тут же находятся сторожа, привратники и все двери распахиваются.

— Я всем говорю, что сопровождаю русского писца, который непременно хочет посмотреть этот храм, — сказала Милица. — Сергей, ты уже, наверное, заметил, к русским в Сербии особое отношение. Мы с детства так воспитаны.

— Скажешь тоже, какой из меня писец, — засмеялся Сергей. — А отношение может меняться.

В притворе, над входом в храм, по изогнутому своду Сергей увидел древнюю роспись: Богородица словно сквозь звезды строго и печально смотрела на входящих. В ее взгляде соединялись вместе боль и красота мира. Приглядевшись внимательно, Сергей понял: Богородица смотрела не сквозь звезды, а сквозь людскую злобу.

— Это турки копьями ее истыкали, — пояснила Милица. — Уже много лет пробуют восстановить роспись, но, к сожалению, нет денег. Фактически надо писать новую. Когда-то церковь была построена на месте византийской базилики. Потом пришли сюда турки. Кто-то из ваших писателей, кажется Достоевский, сделал предположение, что красота спасет мир. Как видишь — не спасла и даже себя не защитила. Хотя турки красоту этой росписи чувствовали. Посмотри сюда.

Слева от Богородицы, на стене, была сделана арабская надпись. Реставратор, увидев, что они обратили на нее внимание, что-то сказал Сергею. Милица тут же перевела.

— Примерно это звучит так: твою красоту мне бы хотелось навсегда сохранить в зрачке глаза своего. Строчка из стихов иранского поэта Хафиза.

— А мне бы хотелось сохранить твою, — шепнул Сергей Милице. — Ты похожа на эту Богородицу. А глаза у тебя — как бодайбинская тайга.

Она быстро посмотрела на него, затем еще раз глянула на роспись, печально улыбнулась. По лицу пробежала тень.

— Для меня это лик Сербии, — сказала она, — распятой, униженной и всепрощающей. Вот послушай!

— Если я не ошибаюсь, это стихи Живко Николича! — сказал Сергей. — Он читал их нам. А ты говорила, не знаешь его.

Милица удивленно посмотрела на него, но ничего не ответила.

Реставратор начал рассказывать, какие сложности они испытывают при реставрации, показал плиты, которые остались от византийской базилики. Там, где был алтарь, сквозь камни проступала влага. Было тихо, казалось, сама вечность нашла покой в этих стенах.

После Богородицы Левишки Милица повела его в центральную часть города.

Они зашли в церковь Святой Троицы. Она была пуста, лишь неподалеку от алтаря трое бойцов сербской армии ставили свечи. И вдруг Сергей подумал, что у него, как и у них, впервые за последние годы что-то вроде увольнительной в незнакомый город. Те прежние, армейские, были не в счет. Даже в тайге, Иркутске и тем более в московских передрягах расслабиться или остаться наедине с собой не было возможности. И главное — с ним красивая сараевская девойка, о существовании которой он еще вчера не подозревал. Но уже возникло такое ощущение, что знает ее давно — всю жизнь.

Милица купила свечи и, протянув Сергею, сказала, чтобы он помянул мертвых и помолился за живых.

— Нет, я должен сам, — сказал Сергей.

Но привратник глазами показал, что покупать свечи не надо — пусть будет так, как хочет его спутница.

По пути к центральной площади, где Мишко назначил встречу, Милица предложила зайти в мечеть. Неподалеку от нее они лоб в лоб столкнулись с выпившим парнем. Он быстро глянул на Милицу, затем на Сергея и, нагнув голову, шагнул в сторону. В мечети встретил их молодой, симпатичный сторож. Он поговорил немного с Милицей и предложил кофе. Милица отказалась и спросила, здесь ли мулла.

— Нет, он уехал в Стамбул, — ответил сторож. — Но, если вы хотите что-то узнать или отдохнуть, я — к вашим услугам. У нас здесь можно остановиться.

— Нет, нет, мы зашли просто посмотреть, — сказала Милица.

В мечети пол был устлан коврами и покрывалами. На стенах висели ятаганы, сабли и секиры.

— В православных церквах никогда не встретишь оружия… — тихо заметила Милица.

Когда они вышли и по узкой, кривой, без единого окна улочке начали спускаться к Быстрице, сзади раздался топот. Оглянувшись, Сергей увидел, что их догоняют трое парней. Впереди шел тот, с которым они столкнулись неподалеку от входа в мечеть. Они остановились, о чем-то тихо перекинулись словами и медленно двинулись к ним.

— Чего им надо? — тихо спросил Сергей.

— Не знаю, — так же тихо ответила Милица.

Про себя Сергей успел отметить: место было удобное — лучше не придумаешь. Посреди города они попали в длинный каменный мешок. Кругом ни души, кричи — не докричишься. Конечно, можно было перепрыгнуть через забор, но у Сергея даже не возникло такой мысли. В руке того, что шел впереди, был нож. И глаза его напомнили глаза Аслана: мутные и пустые. Отодвинув Милицу к стене, Сергей сделал шаг вперед, решив, что главное — свалить вожака, а там будет видно.

Неожиданно позади парней, из-за угла, появился Мишко с пистолетом в руке.

— Другари, дожите код мене! — громко крикнул он.

Но другари ждать не стали, они что-то крикнули и птицами перемахнули через каменную стену. У Сергея возникло такое чувство, что их не было на улице вовсе.

— Он уже нас давно разыскивает, — переговорив с Мишко, сообщила Милица. — Потом глядит, шиптари на кого-то охотятся. Прошел немного, видит — за нами. Говорит, они нас еще возле мечети поджидали.

Они вышли на площадь. Солнце незаметно ушло к албанским горам и, зависнув прямо над заснеженными макушками, с любопытством разглядывало их, точно решая для себя нелегкую задачу: растопить оставшийся снег сейчас или оставить на завтра. От мостовой, как из духовки, поднималось тепло. День медленно и нехотя сдавал свои полномочия вечеру и хотя было еще жарко, но по всему чувствовалось — время его истекло. Отряхнулись и как-то уже по-другому шевельнулись и зашелестели на деревьях листья. От шумевшей внизу Быстрицы потянуло свежестью. И даже уличные звуки, вялые и приглушенные, стали резче и звонче.