Он обернулся и открыл рот, чтобы спросить, что ее напугало.

Но не успел этого сделать, поскольку увидел, как окрашенная кровью вода хлынула на пол каменной пещеры у ее ног.

* * *

И мир вокруг изменился.

Рука Рапсодии метнулась к животу, лицо исказилось, она согнулась. С ее губ сорвался крик боли, и она протянула дрожащую руку, чтобы опереться о стену пещеры.

Акмед вдруг ощутил ледяной холод, тепло разом вытянуло из туннеля. Его гнев исчез, голова слегка закружилась. Он схватил Рапсодию за руку и обнаружил, что ее тело стало холодным, словно погас горевший в ней огонь стихии.

Воздух наполнился разрядами статического электричества, и в ореоле ярких искр появилась драконица, скользившая по горе серебра, словно жидкая молния. Ее удивительный голос отразился от стен пещеры.

— Прелестница?

Рапсодия пыталась устоять, но ноги у нее подкосились, и она соскользнула на пол. Она открыла рот, чтобы заговорить, но с ее губ сорвался стон боли.

— Твой муж уже совсем рядом, — сказала Элинсинос, и ее голос прозвучал спокойно и решительно, но Акмед заметил страх в ее фасеточных глазах. — Я почувствовала его появление на берегу реки, примерно в лиге отсюда.

Глаза Рапсодии встретились с глазами короля болгов.

— Кринсель, — прошептала она. — Пожалуйста.

Акмед с трудом проглотил горечь, слегка сжал ладонь Рапсодии, затем выпустил ее и, наклонившись, обмакнул край своего плаща в ее кровь. И помчался к выходу из пещеры.

Повитуха сидела у входа в логово. На болгише Акмед приказал ей бежать в пещеру и помочь Рапсодии. Поскольку в этом языке было много горловых звуков, сейчас Акмеду было легче говорить на нем. Когда женщина скрылась в мерцающем сумраке туннеля, Акмед втянул в себя воздух, сделал несколько шагов подальше от входа и поднял край плаща так, чтобы его подхватил ветер.

Он подождал, когда ветер унесет запах крови, повернулся и поспешил обратно в логово драконицы.

* * *

В двух милях от пещеры склонившийся над водой притока Тарафель Эши резко выпрямился. Он стряхнул ледяные капли на оттаявшую всего на несколько недель землю и провел рукавом по лицу, чтобы вытереть нос и глаза.

Дракон в его крови проснулся. И незначительные и совершенно незаметные детали окружающего мира вдруг обрели удивительную четкость и выросли до гигантских размеров. Теперь Эши воспринимал мельчайшие нюансы: тончайшие лучики света и едва слышные звуки, издаваемые всем, что живет под солнцем. Каждая пожухлая травинка под каждым лишенным листвы деревом, каждое перышко всех птиц, пролетавших у него над головой, каждая заиндевевшая ветка кустарника предстали перед его мысленным взором — точнее, перед взором древнего существа, обитавшего в его крови.

И он узнал капли крови, принесенные ветром, узнал с такой же уверенностью, как свое имя.

Более того, там была кровь, смешанная с ее кровью, эхом напомнившая ему о своей крови.

С помощью драконьего чутья Эши мгновенно оглядел участок земли между рекой и пещерой драконицы.

«Две мили полета ворона, — подумал он, подавляя нахлынувший страх. — И по меньшей мере десять миль, если он перейдет реку в удобном месте и минует самые заросшие участки девственного леса, где не было даже звериных троп и где до сих пор лежал глубокий снег».

На мгновение изображение леса вокруг него превратилось в карту препятствий, отделяющих его от сокровища: глубокие овраги и поросшие лесом пригорки, холмы и впадины, перегородившие его путь и местами покрытые толстым слоем снега, на который у оттепели пока не хватило сил.

Но потом чутье дракона многократно усилилось. Более того, оно перестало быть просто чутьем, натура дракона взяла свое, внутренняя борьба прекратилась, мир вокруг обрел новые черты. В его сознании, словно след путеводной звезды, пролегла тропа, ведущая к пещере Элинсинос.

По мере того как змеиная сторона его натуры брала верх, Эши чувствовал, как ослабевает его внутренний контроль, и дракон обратился к энергии стихий, находящихся рядом.

Его тело оставалось человеческим, хотя сознание полностью стало драконьим. Он побежал прямо на стену деревьев, отделявшую дракона, воцарившегося в его душе, от сокровища.

От его жены и неродившегося ребенка.

— Согнитесь предо мной, — прозвучал удивительный голос, идущий из глубин его души.

И земля повиновалась ему.

Деревья сгибались под бешеным ветром, и их стволы раздвинулись, позволив ему пройти. Плотные заросли засыпанного инеем кустарника склонились перед ним, повинуясь стихии земли, с которой были неразрывно связаны. Лес неожиданно затих, казалось, он затаил дыхание, позволяя человеку, черпавшему энергию из первородных стихий, пронестись сквозь чащу словно ураган.

У него за спиной оставались высохшие деревья и кустарник, точно Эши унес с собой их жизнь.

Он бежал, и мысли гасли в его сознании, растворяясь в природе дракона, живущего в его крови, пока единственная — необходимость добраться до Рапсодии — не поглотила все его существо. Он мчался к цели с поразительной скоростью и вскоре уже стоял перед входом в пещеру Элинсинос, задыхаясь от усталости и охваченный ужасом.

Однако на пороге логова дракон, взявший под свой контроль чувства и разум Эши, был грубо отброшен на исходные позиции, он столкнулся с куда более грозной древней силой. Эши заморгал и прислушался. Из глубин пещеры донесся пронзительный вопль, в котором отчаяние смешалось с болью. И Эши сразу узнал голос. Кровь застыла в его жилах, кожа покрылась липким потом, к горлу подкатила тошнота.

Перед ним у входа в пещеру стояла женщина-болг, смуглая суровая повитуха — Эши смутно помнил, что Рапсодия их познакомила несколько лет назад. В обществе болгов повитухи занимали особое место, ибо дикари считали, что о детях нужно заботиться не считаясь ни с чем, поскольку подрастающее поколение — это будущее всего народа, и при том даже лучших своих воинов они могли оставить истекать кровью. Повитухи, молчаливая суровая группа женщин, которые редко поддавались эмоциям, продолжали играть очень важную роль в жизни своих соплеменников даже после прихода к власти Акмеда.

Поэтому Эши вдвойне напугал страх, который он увидел в глазах стоящей перед ним женщины. Он с трудом сумел задать два коротких вопроса.

— Моя жена? — прошептал он. — Мой ребенок?

Женщина-болг тяжело вздохнула и произнесла три слова на общем языке:

— Мне очень жаль.

Кревенсфилдская равнина

Дни проходили за днями, но бесконечный снегопад не прекращался.

Разум Фарона, лишенный другой пищи, сосредоточился на одном. Он потерял все воспоминания, за исключением единственного, забыл о новом теле и новой реальности, посвятив всего себя самой главной цели. Он преодолевал милю за милей, шагая по заснеженной тропе, бегущей через пустынные поля, и поглядывал в сторону пересекавшего весь континент Трансорланданского тракта, почти замершего в это время года. Наступила оттепель, и люди, живущие в городах и деревнях Роланда, были заняты починкой своих жилищ, заготовкой топлива и подготовкой к возвращению суровой зимы. Поэтому Фарон, благодаря близости к стихии земли, слившийся с ландшафтом, продвигался вперед, не привлекая внимания.