Урсула относилась к своим возлюбленным как к сыновьям, сострадала им, восхищалась их мужеством, взирала на них с благоговением, как мать на своих детей. Для Гудрун же они были врагами. Она боялась, презирала их и одновременно слишком высоко оценивала результаты их деятельности.

— В Беркине есть одно замечательное качество, — сказала как-то беззаботно Гудрун. — В нем бьет ключом жизнь; то, как он отдается всему, просто поразительно. Однако многого он не знает. Возможно, даже не догадывается о существовании этих вещей, а может быть, отмахивается от них, считая слишком ничтожными, а ведь они представляют исключительную важность для других. В каком-то смысле его нельзя назвать умным, но он силен в частностях.

— Да, — воскликнула Урсула, — в нем слишком много от проповедника. По своей сути он священник.

— Точно! Он не слышит другого человека — просто не может слышать. Его собственный голос заглушает все.

— Да. Он заставляет тебя умолкнуть.

— Заставляет умолкнуть, — повторила Гудрун. — По существу, это насилие. Но тут рассчитывать не на что. Насилием никого не убедишь. Поэтому с ним невозможно разговаривать; думаю, и жить с ним невозможно.

— Ты полагаешь, с ним нельзя ужиться? — спросила Урсула.

— Думаю, это слишком трудно, слишком утомительно. Всякий раз он будет настаивать на своем, не предоставляя тебе никакого выбора. Захочет установить над тобой полный контроль. Не допустит никакого другого мнения, кроме своего. Но основной недостаток его ума — неспособность к самокритике. На мой взгляд, жить с ним невыносимо.

— Да, — рассеянно кивнула Урсула. Она соглашалась с Гудрун лишь наполовину. — Неприятно то, что почти каждый мужчина через две недели знакомства кажется невыносимым.

— Ужасно, — сказала Гудрун. — Но Беркин… слишком самоуверенный. Он не перенесет, если ты будешь считать свою душу своей. Это в точности про него.

— Правильно, — согласилась Урсула. — Нужно иметь его душу.

— Вот именно! Что может быть ужаснее? — Слова сестры были такими верными, что Урсула почувствовала к Беркину непреодолимое отвращение.

Она продолжала жить в разладе и тревоге, ощущая себя пустой и несчастной.

Потом началось ее отторжение от Гудрун. Та методично разрушала жизнь, под влиянием ее суждений все вокруг казалось Урсуле уродливым и беспросветным. Даже если признать, что все, сказанное Гудрун о Беркине, было справедливым, оставалось ведь и еще что-то, о чем она молчала. Гудрун подвела под ним жирную черту и вычеркнула, как оплаченный счет. Беркина оценили, расплатились — словом, с ним было покончено. Но это было ложью. Резкость суждений Гудрун, то, что она одним предложением могла расправиться с кем или с чем угодно, — все это было ложью. И Урсула восстала против сестры.

Однажды они шли по тропинке между живыми изгородями и увидели на верхней ветке куста дрозда, он звонко распевал свою песню. Сестры остановились посмотреть на него. Ироничная улыбка пробежала по лицу Гудрун.

— Каким важным он себя ощущает, — рассмеялась она.

— Правда! — воскликнула Урсула, насмешливо улыбаясь. — Разве он не похож на маленького Ллойд Джорджа с крылышками?

— Точно! Маленький Ллойд Джордж[87]с крылышками! Все они такие! — с восторгом поддержала ее Гудрун. И Урсула в течение многих дней видела в бесцеремонно заливавшихся птицах вещавших с трибун дородных коротышек-политиков, желавших, чтобы их обязательно услышали.

Но даже это стало поводом к протесту. Как-то раз несколько овсянок внезапно взлетели перед ней на дороге. Они показались ей необыкновенными, сверхъестественными созданиями, в них так же мало было сходства с человеком, как в ярких желтых колючках, летящих в воздухе по каким-то своим неотложным делам. И тогда Урсула сказала себе: «Просто бессовестно называть птах маленькими ллойд джорджами. Мы их совсем не знаем, они для нас тайна за семью печатями. Грубая ошибка сравнивать их с людьми. Они принадлежат другому миру. Антропоморфизм — глупое понятие. Гудрун просто самоуверенная, дерзкая девчонка — она слишком много на себя берет. Руперт прав: люди скучны, они хотят всю вселенную наделить человеческими свойствами. Но вселенная, слава богу, не слепок с человечества». Видеть в птицах маленьких ллойд джорджей теперь казалось Урсуле неуважением к ним, преступлением против истины. Какая клевета на дроздов, какая ложь! И она сама ее высказала. Правда, под влиянием Гудрун — оправдывала себя Урсула.

Итак, она отошла от Гудрун и от тех идей, что та защищала, и снова потянулась к Беркину. Она не видела его с того самого дня, когда он так неудачно сделал ей предложение. К встрече с ним она не стремилась — не хотела, чтобы вновь встал вопрос о замужестве. Она понимала, что имел в виду Беркин, делая предложение, — пусть смутно, не умея оформить в слова, но все же понимала. Понимала, какой любви, каких уступок он ждет, и не была уверена, что хочет того же. Урсула сомневалась, что союз, при котором каждый является самостоятельной личностью, — то, что ей надо. Ей хотелось полного слияния. Она хотела, чтобы он полностью принадлежал ей, чтобы они растворились друг в друге. Выпить его до последней капли, как жизненный эликсир, — вот чего она хотела. Она клялась себе, что готова согревать его ноги между своими грудями, как в тошнотворном стихотворении Мередита. Но только при условии, что он, ее возлюбленный, любит ее всей душой, самозабвенно. Надо отдать должное ее проницательности, Урсула понимала, что Беркин никогда не откажется полностью от себя ради нее. Он не верил в полную самоотдачу и прямо об этом говорил. Это был вызов. И Урсула собиралась отстаивать свою позицию: ведь она верила в то, что любви надо отдаваться целиком. Любовь намного больше личности, считала она. Беркин же, напротив, утверждал, что личность больше любви и вообще всех человеческих отношений. Для прекрасной, цельной души, говорил он, любовь — лишь одно из условий ее безмятежного существования. Нет, любовь — все, считала Урсула. Мужчине нужно выбросить перед ней белый флаг. Она, Урсула, должна завладеть им целиком. Пусть он станет полностью ее мужчиной и тогда увидит в ней смиренную рабыню, — хочет она того или нет.

После неудачного сватовства охваченный яростью, ничего не замечающий вокруг Беркин поспешил покинуть Бельдовер. Он понимал, что выставил себя полным дураком и вся сцена предложения была фарсом чистой воды. Но не это бесило Беркина. Его до глубины души возмущало то, что Урсула по-прежнему твердит: «Почему ты давишь на меня?» — и пребывает все в том же рассеянно-безмятежном, высокомерном настроении.

Путь Беркина лежал в Шортлендз. Там, в библиотеке, он разыскал Джеральда, тот стоял спиной к камину и словно застыл в этой позе, производя впечатление полностью опустошенного человека. Он довел до конца задуманное и теперь маялся без дела. Конечно, он мог бы сесть в машину и рвануть в город, но ему не хотелось садиться в машину, не хотелось в город. Он пребывал в каком-то подвешенном состоянии, находясь во власти мучительной инерции, словно машина без двигателя.