ланей,

Узду златую сняв, ведут их отдохнуть,

Цветами потчуют, поглаживают грудь.

Но если волн речных журчание и блики

Вас скинуть призовут легчайшие туники,

Богиня, я умчусь. Ведь девственный твой гнев

Ужасен, гибелен. И, скрыться не успев,

Гонимый сворою твоею голосистой,

30 Я над своей главой почую лес ветвистый.[613]

3

Когда, тугой колчан проворно расстреляв,

Диана отдыхать ложится в тень дубрав,

Пес верный близ нее садится, часто дышит,

С нее не сводит глаз, все чутким ухом слышит

И пробужденья ждет богини в тишине.

И, если чистая шелохнется во сне

И руку близ него уронит безмятежно,

Он быстрым языком по ней проводит нежно.

4

Когда Алфея брег и Эриманфа долы

40 Кортежа шумного блеск озарит веселый

Дианиных подруг, бегущих средь полян,

Взлетает на плече божественном колчан.

Прекраснее ее нет ни одной меж теми,

И высится чело богини надо всеми.

Взирает на нее Латона. Дивный вид

Законной гордостью грудь матери теснит.[614]

* * *

Наперснице наяд, косматой музе кров

Дриады темные дают в глуши лесов.

Она, держа свирель, из дола в дол стремится,

И воздух веселит певучая цевница.

И криком радостным долины, воздух, луг

На сладостный напев ей отвечают вдруг:

То песен томных звук и музы голос плавный

Узнали нимфы вод, и пастухи, и фавны.

И к ней со всех сторон слетаются толпой

10 Дриады с белым лбом, увенчанным листвой.

С раздвоенной стопой сатиры, фавн, сильваны,

Пастушки, пастухи... В ладоши бьют, желанный

Приветствуя приход. Бегут, зовут друзей,

Певицу чествуют, толпятся перед ней,

Пеняют на нее за долгую разлуку

И вслед идут — внимать чарующему звуку.

* * *

Вы, пастухи, сюда за легкою козою,

За медленной овцой, под шерстью столь густою,

Взошедшие на холм искать стадам травы,

Несите для Мнаис, лежащей здесь — увы! —

Цветы, взращенные среди холмов долины, —

Цереры мудрый дар и нежной Прозерпины.[615]

Когда-то девочкой она росла средь вас,

Но на двадцатый год ее свершился час.

Пускай услышу я над раннею могилой

10 Блеяния овцы звук нежный и унылый,

Пусть над холмом моим, спокойна и тиха,

Заговорит свирель в дыханьи пастуха,

Пусть житель этих стран с пришедшей вновь весною

Цветы родимых рощ рассыплет надо мною

И, сжав сосцы козы умелою рукой,

Наполнит свой кувшин звенящею струей,

Чтоб свежим молоком и пеною кипящей

Был щедро орошен мой камень, здесь лежащий.

Живые, мертвые, — соединяет вновь

Воспоминанье нас и нежная любовь!

Дриант

1

“В путь! медлить нечего: гребцы уж на скамьях,

Прощайте же, пора!” У кормчего в руках

Тяжелый дрогнул руль, и пена забурлила,

И вздулось над бортом широкое ветрило.

Безумец! для чего он отвращает взор

От плачущей семьи — жены, детей, сестер?

Он всходит на корабль, он якорь поднимает,

Он чашу пенную до края наполняет

И возлияния морским богам творит.

10 Оборотясь назад, в последний раз глядит

На лица, бледные в минуту расставанья.

В последний раз гремят матросские прощанья.

Безумец! для чего советам он не внял

Остерегающим? зачем не угадал,

Что ветер осени, коварный и могучий,

Над дерзкой головой накапливая тучи

И темные валы вздымая перед ним,

Грозит ему в пути крушеньем роковым?

2

“О божества пучин! Главк,[616] моряков защита!

20 Великий Посейдон! Благая Амфитрита!

Подайте помощь мне! Я гибну, не отплыв

Еще от берегов. Услышьте мой призыв —

И возвратите вновь меня домашним ларам.

Наш безрассудный челн разбит одним ударом,

Товарищи мои — добыча злым волнам.

О боги! предаю себя на волю вам”.

И он бросается, скользя стопой дрожащей,

В разверзнутую хлябь, в водоворот бурлящий,

Плывет, напору волн и ветру вопреки...

30 И белопенный вал на влажные пески,

Изнеможенного, облепленного илом,

Выкатывает вдруг его в объятья к милым.

Они бегут к нему, превознося богов,

Ликуют, слезы льют, и, жертву заколов,

Дань благодарности святой и непритворной —

Овечку черную приносят буре черной.

* * *

В ночи, в лесной глуши, пред нимфою бродящей

Является сатир. Прочь убегая в чащи,

Коварная из тьмы его морочит слух,

И козлоногий вслед несется во весь дух,

В болото темное — досадная помеха —

С разгону падает, и лес звенит от смеха.

* * *

Всевидцы тайные, чей безупречен глаз,

На стенки глиняных, стеклянных, медных ваз

Перенести спешат сокровища природы

И любят лишь свои долины, горы, воды.

Прокрусты, варвары, владыки-хитрецы,

Когда они берут послушные резцы,

Беззвучно плачутся безвольные дриады,

В границах тягостных безумствуют наяды,

Узора линии отточены, строги,

10 Каскады скованы, размерены шаги.

Как Муза вольная, наивная, живая

Родится здесь? Увы, так рощу покидая,

Напрасно соловей под сенью легких кущ,

Где вырезан аканф и вычеканен плющ,

Хотел бы отыскать весенних песен звоны,

Усладу и зари, и ночи благовонной.

* * *

О, Аполлон и Вакх, ваш лик не омрачен

Щетиной жесткою, но юн и светел он.

О, Аполлон и Вакх, из всех богов вы двое

Нетленною одни сияете весною.

И пряди светлые разметанных власов

Под лезвием у вас не падали с голов.

* * *

На срезанный камыш, от взглядов в отдаленье

Приди, мой друг, приляг мне тихо на колени.

Увидеть я хочу задумчивый твой взор

И песню спеть, что ты так любишь с давних пор.

Как различаем мы пред возвращеньем Феба:

Спеша, уходит ночь и все светлее небо,