Тогда я рекомендовал:

— отклонить регулировочную пластину на левом закрылке вниз на десять градусов. Это позволит убрать крен на дозвуке;

— левую плоскость горизонтального оперения установить в нейтральном положении с меньшим на один градус углом атаки, чем правую. Поскольку плоскость цельноповоротного горизонтального оперения на сверхзвуке начинает нести значительно больше, такая регулировка снимет крен самолета.

Через несколько дней генерал Прокофьев, улыбаясь, мне шепнул, что моя рекомендация оказалась удачной — эту машину больше не кренило ни на дозвуке, ни на сверхзвуке.

Меня всегда интересовало ощущение строевых летчиков, летавших на наших машинах. А тут, на Дальнем Востоке, рядом с Тихим океаном, где даже небо было другим и непривычным, впервые наши сверхзвуковые истребители были освоены рядовыми пилотами авиационного полка, которые просто служили. Самым скоростным самолетом, на котором они летали до этого, был МиГ-17. Все развитые страны с мощной авиационной промышленностью уже много лет преодолевали звуковой барьер. Сколько самолетов и пилотов погибло! Описывались невероятные вещи, которые происходят с самолетом, когда его скорость достигает скорости звука. Поэтому первым моим вопросом к рядовому летчику, укротившему наш Су-7, был:

— Что вы ощущали, когда переходили скорость звука и разгонялись до скорости, в два раза превышающей скорость звука?

— Ничего. Я просто видел, что стрелка М-метра подошла к единице, а потом поползла до двойки

Это была самая высокая оценка нашей машины.

Первый вылет генералов

Уже целую наделю до нашего прилета в двух истребителях Су-7 на отдельной стоянке шла напряженная учеба. Ученики сидели в открытых кабинах и держались руками за ручку и рычаг управления двигателем. Учителя облепили каждую кабину с обеих сторон. Учителями были не только маститые инструкторы и инженеры, но и молодые летчики полка, уже летающие на Су-7. Прилетевшие с нами заводской летчик-испытатель и лысый летчик-инспектор из Москвы тоже пополнили команду учителей.

Все мероприятие было затеяно только для того, чтобы доложить Главкому ВВС: «Командующий 2-й ОДВА генерал-лейтенант Жуковский и его заместитель по летной части генерал-майор Кокорев самостоятельно вылетели на самолетах Су-7».

Прилетевший с нами московский полковник должен был в своем рапорте все подробно описать и подтвердить, что присутствовал при этом и полеты прошли успешно.

Генерал-лейтенант Жуковский был выше среднего роста в возрасте за пятьдесят. Но выглядел молодцевато, боролся с лишним весом и вполне соответствовал понятию блистательного генерала и мужчины. Почти каждый день его утро в Хабаровске, где он жил и работал, с девяти часов начиналось заплывом в большом бассейне ЦСКА. В это время в бассейн никого не пускали. В воде были только двое — он и его заместитель Кокорев.

Когда я смотрел на генерала Кокорева, то почему-то не мог оторвать взгляда от голенищ его блестящих сапог. Во время подготовки к первому вылету он носил генеральскую фуражку, защитного цвета рубашку с зеленым галстуком, коричневую кожаную куртку. Роста он был небольшого, худой, с морщинистым волевым лицом. Его возраст определить было невозможно. Его худые ноги обтягивали невероятно узкие в коленках галифе и тоненькие гладкие трубочки голенищ хромовых генеральских сапог, сшитых на заказ. Его перевели на Дальний Восток из Германии, где он служил несколько лет.

Оба генерала имели опыт пилотирования только дозвуковых истребителей МиГ-17.

Наконец наступило это незабываемое утро. Все собрались на стоянке, где одиноко стояли две большие серебристые «сигары». Первым надевает шлем и садится в кабину генерал Кокорев. Фонарь закрывают, он запускает двигатель. Стремянки от кабины отвозят, колодки от колес оттаскивают. Теперь Кокорев один. Связь с ним только по радио. Он прибавляет оборотов, свист за самолетом усиливается. Отпускает тормоза, и самолет трогается. Ему предстоит вырулить со стоянки на рулежную полосу, а с нее на взлетную. Мы стоим группой у рулежной полосы на траве и наблюдаем. Уже с самого начала стало ясно, что он не чувствует двигатель. Двигает рычаг вперед слишком резко, мощная струя двигателя толкает машину, она приподнимает нос и быстро набирает чрезмерную скорость. Тогда он сбрасывает газ и давит на тормоза. Передняя стойка обжимается, нос самолета опускается, и он почти останавливается. Затем все повторяется снова. Когда машина с такими повторяющимися рывками и скрипом тормозов двигалась мимо нас по рулежной полосе, стоявший рядом генерал Прокофьев не выдержал и воскликнул: «Да он мне все тормоза сожжет!» Но никто ничего поделать не мог. Но постепенно рывки самолета становились меньшими и не такими частыми. Он катился к взлетной полосе. Тогда и мы по траве пошли к ней поближе. Там, в километре от ее начала, стоял стол с динамиком громкой связи, через который мы могли слышать все переговоры руководителя полетов и пилота-генерала. Стол стоял как раз около того места, где самолет должен оторваться от полосы. Пока мы подходили, Кокорев уже развернулся на краю полосы и доложил на КП, что взлетать готов. По реву двигателя стало ясно, что разбег начался. Самолет быстро приближался. Но что это? Он слишком рано отрывает переднюю ногу и поднимает нос. Скорость еще не достаточна, и самолет не может оторваться от полосы. Он проносится мимо нас с поднятым носом, на одном правом колесе, чуть накренившись вправо.

Тут генерал Кокорев понял свою ошибку.

Множество раз, сидя в кабине в окружении своих учителей, он повторял вслух: «На скорости 280 беру ручку на себя. Взлетаю». Но в минуту волнения условный рефлекс затмил все заученное. Как он привык взлетать на МиГ-17, так и потянул ручку на себя на скорости 140. Обе половинки большого горизонтального оперения повернулись носками вниз, создав силу, достаточную, чтобы поднять нос. Но подъемная сила крыльев на этой скорости была еще слишком мала, чтобы оторвать самолет от полосы.

Он испугался, что на таком угле атаки вообще не взлетит. Отдает ручку от себя. Самолет кивает носом вниз и сильно ударяется передней ногой о бетон. Амортизатор и шина обжимаются полностью, но нога выдержала. Нос самолета, теперь уже от удара, подбросило опять. И так продолжалось непрерывно. Картина была жуткая: машина удалялась от нас по полосе, била по ней носом и скрылась за горизонтом.

А дело в том, что примерно посередине этой очень длинной полосы был бугор местности. Обычно наши самолеты взлетали перед бугром. А тут Кокорев закатился за бугор и исчез. «Это конец», — пронеслось в моей голове.

Но в этот момент все увидели маленький взлетевший с правым креном самолет Кокорева. Вздох облегчения вырвался у нас. В эфире по громкой связи звучал бодрый голос Кокорева, отвечающего на беспрерывные указания руководителя полетов. Он сделал круг и пошел на посадку. Приземлился далековато от начала полосы, но вполне прилично, дав всего два «козла». Рулил мимо нас с каменным лицом, но уже намного лучше. Когда вылез, все его начали поздравлять. Но он отмахивался и, как бы оправдываясь, говорит: «А что у меня на взлете было, не пойму!»