Через несколько минут, поднявшись с тела измятого, истерзанного, чуть не изнасилованного Зельцера, нелепо возлежащего посреди кухни с натёртыми, разваленными половинками, с клокочущей между ними спермой, я, конечно же, взял авоську и отправился в магазин.

Но обычно я проникал в её глубины сбоку и делал всё как мог осторожно в так называемой в позе ложки — лишь иногда, распалившись, переваливал ее на живот и показывал ей максимум своей мужской сути — чтобы она, сучка, почувствовала и «компонент унижения» — конечно же, рудиментарный и игровой, но всё-таки не лишённый некоего ритуального смысла…

Когда он упирается — такой большой, что невозможно поверить, что войдёт туда — тем более весь… Не какая-то там обычная интромиссия-пенитрация, а настоящее таинство проникновения — как будто магические действия любовников и их кощунственные желания делают возможным невозможное. Ощущаешь, что пользуешься особой привилегией, что она открывает тебе самый потаённый уголок своего нутра — и она сама наслаждается этим своим откровением — ведь даже и теперь сохраняется некое связанное с анальным сексом табу — если я кому-то скажу: «Я с ней спал», то она оно ничего, а если я скажу: «Я трахал её в попу»… Войдя, вдруг рывком очутившись в ней, останавливаешься, замираешь на миг, чтобы «осмотреться», просмаковать момент — ну вот, она на крючке, она максимально близка мне, наиболее моя… Но в отличие от влагалища там не горячо и от движения и смазки вся прелесть узости довольно быстро исчезает и хочется большего — «А ведь там внутри, дальше есть и ещё одна ещё более узкая кишка…» — увы, возможности человека ограничены, но кое-что сделать можно… Я выхожу из неё, переворачиваю и делаю её любимую классику, переходящую в её любимую офицерскую, а потом, в этом непристойнейшем телоположении теряя всё последнее человеческое обличье-приличье, начинаю бездумно чередовать ее алтари, пока они уже не различаются «на ощупь»… Иногда, когда я отхожу «погреться» и начинаю настолько яростно и долго обрабатывать ее сочную киску, она начинает недоумевать и шепчет: «Ну Лёшь, ты куда хотел?..» Однако я своё дело знаю точно — выстирав ее настолько, что она сама уже молится, чтобы всё-это прекратилось (мне кажется, что женская мультиненасытимость, так сказать, несколько преувеличена), а ее уже вроде как тоже холодеет, расслабившись и не реагируя ни на что — я сходу въезжаю в другую субстанцию, которая от неожиданности ещё сжимается — и вскоре от смены ощущений кончаю — да, маи златые, главное попасть в вену и вовремя впрыснуть то, что надо!..

Моим ноу-хау явилось то, что я убедил её, что анальным надо не заканчивать, как это обычно бывает (и она всё надеялась, что «до этого» не дойдёт), а с него начинать. Я, в лучших традициях безмозглых америкашек, вынужден был остановить безумное поцелуйное начало и всё словесно ей объяснить. «Так вот, дочечка, из-за того, что мы встречаемся редко — раз в две недели (это уже, конечно, в Эпоху 3D), у меня собирается прямо-таки очень много спермы, и не успею я в тебя войти, как сама знаешь что… Во-первых, потому что очень легко, во-вторых, там очень горячо… А если часть энергии я переведу на игру проникновения, тебе и самой будет приятней… Тебе и самой будет лучше, если я сразу и быстро покончу там, а потом, уже разрядившись, начну очень долго и тщательно заделывать твои любимые обывательские палочки…» Короче, убедил. Можно сказать, победил. Как приятно, когда на пике нашего ставшего уже традиционным (сам поражаюсь!) поцелуйного безумия она сама вдруг поворачивалась на бок, выставляя попу… Однако я, несмотря на действительную эффективность данного метода, конечно, и здесь немного схитрил — потому что в пылу страсти никто уже не считает, что, куда и сколько (а я ведь не премину!), а начиная каждый акт с анала (хорошо что не просвещена, что гигиена считает сие неприемлемым!), вкладывая в него всё своё первоначальное желание, всё эмоциональное ожидание, она научилась чувствовать его — и я по-настоящему приучил её к нему — вива аналис!

Главное — я показал, что такое пламя, доказал его существование. В священном пламени страсти сгорели, скрючились все затрапезные женские штучки, мешающие мужчине делать своё дело — не успеешь распалиться, тебя прерывают и заставляют напяливать гондон или у неё там — там, куда ты должен совать свой бесценный фаллос — растворяется, мерзко воняет и пенится какой-то «нафталиновый шарик», а не успеешь оросить ее живот (вообще-то кончать куда как приятнее внутрь — это тоже дискриминация муж. пола), как она срывается в душ подмываться и ещё тебя заставляет! И всегда спешит и чем-то недовольна. Я сделал так, что мне совсем наплевать на тебя — я буду к тебе приставать, буду кантовать, загинать, бить, кусать — но ты почувствуешь, что аз есмь, что ничего нет — меня и, главное, тебя нет — есть только миг забытья, за-бытия…

Окончание 27.

На следующий день к вечеру не выдержал, отправился в «Ст. Т.» — в надежде встретить её. Уточнял у официанта (тоже известная публика — у челяди развивается служебный навык продать за полтинник всё и вся, даже ничего!), что она делала, когда и как она ушла.

— Ну, Эльвира была вообще. Она вскакивала из-за стола, что-то кричала, подбегала к музыкантам, мешала им… вроде как требовала какой-то марш… Пришлось её оттаскивать, успокаивать…

28.

Пришло время я решился на совсем для меня нехарактерное. Впрочем, мне посоветовали — не барандель, конечно, а другой мой supervisor — на кафедре уже привыкли, что я не очень жизнерадостен, а тут уж вообще… Лена Часовских, сидящая на компе и терпеливо отправляющая мои бесконечные е-мейлы, чуткая душа, заметила это ещё утром: «Кто тебя обидел, отец? — она сама додумалась до такого обращения ко мне, хотя её-то я как раз не величал доченькой (честно говоря, я это делаю на том простом основании, что все мои знакомые девушки младше меня). — Скажи, и я убью его» — «Её, дочь моя, её». Я должен был выступить с докладом по своей работе, но пока, слушая других, дожидался своей очереди, так разволновался, что мне казалось, что стоит мне произнести лишь одно слово, как я разрыдаюсь — спасло чудо — очередь так и не дошла… Зато я узнал, где находится университетская поликлиника…

Моложавая женщина терапевт — на что жалуетесь, отче? У меня, говорю, температура 37 и 2 тире 37 и 8 ежедневно — уже два месяца. Хорошо, кивает она и записывает мои слова в свежезаведённую карточку. Ещё довольно часто болит сердце — щемит или как-то так… даже всё левое плечо ломит иногда. Ещё стало болеть в правом подреберье (это уж точно гепатит С — хотя иногда и в левом…), и вообще каждое утро (ну, то есть полдень) я еле встаю — всё ломит, как у нарика. И самое главное — я не могу — очень сильно принимаю всё к сердцу — страдаю, ревную, раздражаюсь до бешенства, мне постоянно страшно — страшно быть одному, страшно умереть… (слежу за её размашистым росчерком — стр… рев… раз… стр… — неужели так и пишет?! — едва сдерживаюсь от смеха).

Её явно это не впечатлило. И ещё, добавляю я, у меня искривлённая спина и я постоянно отхаркиваю что-то из глотки, особенно по утрам и когда холодно — это уж года четыре. А какого цвета вы отхаркиваете? Ну, вроде прозрачного. Так, хорошо. Всё?

— И ещё я довольно часто употребляю внутрь так называемый спиртуоз.