А Индия, между прочим, старая вотчина английской разведки, и высылают оттуда наших разведчиков довольно часто, хоть и без шума. Поэтому, когда Брежнев уезжал, к горе-охранникам подходили офицеры Сикрет интеллидженс сервис и покровительственно хлопали по плечу:

— Ну-с, товарищ телохранитель! Надеюсь, теперь-то вы не будете отрицать свою принадлежность к КГБ? Итак, переходите на нашу сторону!..

Некоторые из разведчиков, поразмышляв, действительно последовали совету англичан, зная, что те не отстанут и вполне могут испортить карьеру. Другие, настроенные патриотично, немедленно шли к резиденту и докладывали о вербовочном подходе. В ответ они слышали неизменно-язвительное:

— Ну, и где же ты прокололся, дружок? Откуда англичане узнали, что ты наш сотрудник? Может быть, ты сам им об этом рассказал, а?..

Совершенно обескураженный чекист лепетал что-то в свое оправдание, весьма тщательно обходя, впрочем, недавний приезд Брежнева и свое участие в охране. Говорить об этом было нельзя, это нарушало профессиональную этику. А если бы даже бедняга-шпион и припомнил то скользкое обстоятельство, резидент возразил бы ему так же, как когда-то и мне старый кадровик в ТАСС, причем весьма раздраженным тоном: «Но ведь ты же индийцам-полицейским свое удостоверение КГБ не показывал? Откуда тогда они могут знать, что ты чекист? Значит, они ни о чем и не догадались! Мало ли какое поручение тебе может дать посольство?..»

Однако настоящим дипломатам и журналистам посольство никогда не поручало ничего подобного, хоть отдаленно смахивающего на шпионаж…

Впрочем, и в Японии нам тоже приходилось иногда скрепя сердце, кляня и глупость начальников, и собственную беспринципность, надевать очень опасную, предательски расшифровывающую нас офицерскую портупею. Происходило это во время дежурств по резидентуре, которые выпадали каждому примерно раз в месяц.

Их цель легко объяснима: напомнить разведчикам, разъевшимся на сладких буржуазных харчах, кто они на самом деле и кто над ними начальник. Обязанности дежурного офицера были точь-в-точь как в штаб-квартире разведки в Ясеневе, хотя условия здесь, в Токио, были все же иными.

Дежурный приезжал в резидентуру к часу, запасшись домашними бутербродами с невиданным в Москве белым американским сыром или терпкой немецкой ветчиной: ведь ему предстояло находиться здесь до девяти вечера. Спиртное никто не рисковал с собой брать, зная нравы, царящие в КГБ. И все же если разведчик, неожиданно назначенный на прием к резиденту или даже обязанный прийти на плановое дежурство, оказывался крепко выпившим, то он честно предупреждал об этом товарищей, в том числе и работников управления «К», внутренней контрразведки. Все они, следуя офицерской этике, делали все возможное, чтобы подвыпивший товарищ не засветился перед начальником. Тот же скромно сидел в дальней комнате резидентуры, под самой крышей, где круглые сутки шуршали магнитофоны подслушивания эфира, настроенные на полицейскую волну…

Ровно в час дежурный офицер усаживался в кресло секретарши резидентуры, занятой, по соображениям экономии валютных средств, только до обеда, и погружался в написание бесконечных отчетов и справок о своей оперативной работе, которые, как и всякий другой разведчик, до этого не успел написать.

Однако обязанности дежурного состояли не в этом. Он должен был следить за тем, чтобы товарищи, например, расписывались в журнале получения хранящихся в сейфе своих собственных папок с секретными документами. Такой учет был необходим для того, чтобы не вздумалось кому-нибудь отнести их в американские посольство. Но ведь не обязательно же нести туда всю папку! Практика разведки показывает, что, если ее сотруднику нужно вынести за пределы резидентуры какую-нибудь секретную бумажку, он это непременно сделает, употребив для этого профессиональные навыки.

Кроме того, дежурный обязан был обеспечить неприкосновенность ксерокопировального аппарата, чтобы никто не мог снять копии с тех или иных секретных шифротелеграмм. Ведь все они перехватывались контрразведкой, которая, к своему сожалению, не могла разгадать шифр. Располагая образцом расшифрованного текста, на котором вплоть до секунды указано время получения, сотрудник контрразведки без труда нашел бы ключ ко всему шифру. Да и любой сотрудник резидентуры, если он японский агент, мог, спустившись этажом ниже, где имелось несколько ксерокопировальных аппаратов, в случае надобности без труда и ничем не рискуя переснять эту шифротелеграмму. Уверяю вас, что ни одна из жен дипломатов, служивших ксерокопировальщицами, не усмотрела бы в этом ничего необычного.

Когда дежурство выпадало сотрудникам нашей внутренней контрразведки, они умудрялись за считанные часы раскапывать множество мелких нарушений в секретном делопроизводстве. Оказывалось, что некоторые разведчики не только небрежно расписываются в журнале получения папок с секретными документами, но и пренебрегают еще одним, более важным правилом — не записывают в журнал номера машин демонстративной слежки, которые дежурили напротив посольских ворот и устремлялись за выехавшим из них разведчиком иногда целой стаей, хотя порой с нарочитым равнодушием позволяли ему кататься сколько угодно. Логику в этом усмотреть было трудно, но если бы каждый разведчик честно помечал в журнале номера всех машин слежки, то получилось бы, что наш чекист плотно обложен японцами и его надо срочно убирать из страны. Но ведь слежка-то была демонстративной, с целью устрашения! Машин же тайной службы наружного наблюдения вообще мало кто видел. Поэтому разведчики давно привыкли к демонстративной слежке и потому забывали сообщить о ней в резидентурском журнале, за что получали грозный нагоняй от собственной контрразведки.

Что ж, в этом состояла ее основная работа: против своих. Мы же, подлинные разведчики, без приставки «контр», работали вне стен посольства, среди жителей Токио. Мелкие упущения товарищей по разведке нас не интересовали, и к дежурству мы относились спустя рукава. Да и то сказать: сегодня ты уличишь коллегу в каком-нибудь нарушении, а завтра он, заступив на дежурство, отомстит тебе с чекистской изобретательностью. Короче говоря, никому пользы наше дежурство не приносило — как, к счастью, и вреда, — если бы не одно обстоятельство: в обеденный перерыв мы позорно расшифровывали себя перед японской контрразведкой.

А происходило это так. Когда посольство словно вымирало на два часа и только десяток чекистов, засевших в резидентуре, неустанно скрипел перьями, к дежурному крадущейся походкой подходил старший шифровальшик и робко предлагал:

— У тебя же обеденный перерыв! Давай свозим наших жен в магазины!..

Этим он, конечно, нарушал офицерскую этику, ибо знал, что у тех, кто находится на дежурстве, никаких обеденных перерывов не бывает. Но дежурный не противился, а, тяжело вздохнув, плелся к лифту. Не обострять же ради такой ерунды отношения с самим резидентом, без чьего разрешения шифровальщик не посмел бы обратиться с таким предложением к дежурному по резидентуре хотя бы потому, что сам был младше по званию. Кстати, такова специфика шифровальной службы: хотя ее сотрудники и проводили всю жизнь за границей, до солидных чинов не дослуживались. Получить капитана для них было почти то же, что для нас полковника.