Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сола лежит на полу, но постепенно приходит в себя. Когда сознание окончательно к ней возвращается, девочка застывает с немым ужасом на лице. Кажется, если сейчас она вдохнет, рассыплется, словно горстка золы.
— Я ни о чем не жалею… — Кадык судорожно дергается, и Маттео заходится в сиплом кашле, выплевывая сгусток черной крови. — Я просто оступился… где-то… — тихий смех вырывается из его груди, но он тут же смешивается с криком боли и слезами. Он сжимает окровавленные кулаки и впечатывает их в пол, упираясь затылком в стену. — Все это была лишь прелюдия. Я никогда не любил тебя. Ты просто рычаг, Рокс. Рычаг в большой игре. Ты должна была сдохнуть, но я не справился… я так хотел, чтобы он страдал… — Маттео прикрывает глаза и судорожно вздыхает.
Опираюсь о столешницу у раковины.
— Балдо, отвези девушку домой, — приказываю вошедшему в этот момент солдату.
Он незамедлительно выполняет распоряжение и подхватывает Солу на руки. Она даже не замечает, как по ее щеке стекает тонкая струйка крови. Опускаю голову и утыкаюсь взглядом в пол, потому что меня начинает еще больше трясти от желания уничтожить сына. За то, что он причинил моей девочке боль. Внутри меня сейчас борются противоречивые чувства: удовлетворение от того, что все же наказал предателя, сожаление о том, что упустил сына и горечь от потери единственного ребенка.
Когда мы остаемся одни, я впиваюсь пальцами в края столешницы. Руки буквально горят от содеянного, и это жаркое пламя постепенно охватывает все тело. Гребаное сердце разрываются от осознания того, что я ответственен за смерть собственного сына. Я готов всадить пулю себе в лоб, понимая, что хотел этого с той самой минуты, когда Маттео прикоснулся к ней.
Это не наказание за нарушение омерты, это убийство из-за женщины.
— Ты обещал всегда быть рядом, — вторгается в мои мысли надрывный шепот Маттео, — а тебя снова нет. И никогда не было.
Его признание словно обухом по голове.
До хруста сжимаю челюсти. В памяти всплывает образ моего маленького сына, что неустанно твердил эту фразу, когда я в детстве оставлял его одного.
— Ты… — сквозь слезы рычит Маттео, заставляя посмотреть себе в глаза в отражении зеркала, — ты просто избавился от нас с матерью как от ненужного груза. Ты никогда не любил нас. Лишь откупался деньгами. Это ты создал из меня монстра. — Злость сына сменяется горечью, он уже не сдерживает слезы, и они текут по его щекам, перемешиваясь с кровью. — А Каморра поверили в меня. Приняли в свою семью. А я так и не смог их отблагодарить… — он запинается, захлебываясь кровью. — Па, — протягивает ко мне дрожащую ладонь, — побудь со мной хотя бы сейчас. Мне страшно, страшно умир…
Маттео вновь заходится в кашле, из его горла вырываются булькающие звуки. Наконец, я заставляю себя оторваться от столешницы и подойти к сыну. Опустившись на корточки, беру его за руку.
— Прости… я… п-просто… хотел быть лучшим…
Его зрачки перестают двигаться, сиплое дыхание обрывается, выкачивая из помещения остатки кислорода, и лишь одинокая слеза скатывается по щеке моего сына как заключительный аккорд его жизни.
В груди бушует адское пламя, беспощадно блокируя поступление воздуха в легкие. Я отчаянно хватаю его ртом, но задыхаюсь от запаха крови собственного ребенка.
— Спи, Маттео, — провожу ладонью по его лицу, закрывая глаза, — спи крепко. — Прижавшись к окровавленному лбу, шепотом добавляю: — Говорят, тот мир лучше, чем этот. — Сжимаю обмякшую руку сына. — Я всегда был рядом. — Подношу его окровавленную ладонь к губам и прижимаюсь к ней. — Я отпускаю тебя.
Я не плачу. Слезы высохли, как и моя душа. Я держу эту боль в себе. Понимаю, что никогда не отпущу ее, и это чувство будет разрывать меня на части, молча выламывать ребра. Но больше всего душу разъедает мысль, что я без сожаления нажимал на курок. Из-за Солы. Маттео причинил ей боль. А я знал, что не смогу сдержаться, знал, что в любом случае убью его, но он все равно спровоцировал.
— Раф, дальше я сам, — кладет ладонь мне на плечо внезапно появившейся Уго.
— Оставь нас.
Мне хочется орать во все горло, но я по-прежнему сохраняю внешнюю невозмутимость.
— Если бы ты не убил его, она была бы мертва. Ты сделал все по закону. А теперь тебе нужно ехать домой, скоро здесь соберутся все желторотые, лишняя шумиха нам сейчас ни к чему. Я все уберу.
— Я сам доведу дело до конца, — хрипло произношу и прочищаю горло.
А потом выпускаю руку Маттео и рывком поднимаюсь на ноги, упираясь влажной ладонью в стену.
— Сола уехала?
— Десять минут назад Балдо с девушкой покинул территорию.
— Найди ее подругу и доставь в аэропорт. — Из груди вырывается тяжелый вздох, когда я провожу ладонью по лицу. — Передай Олевандору, чтобы подогнал свою машину к черному входу.
— Раф, ее подруги нет в клубе.
— И где же она? — Отталкиваюсь от стены и устало упираю руки в бока.
— Здесь были люди Каморры. Олевандор убит. Приходили за твоей принцессой, Раф, но, видимо, перепутали девушек.
— Твою мать! — вздыхаю в пустоту, откидывая голову назад. А затем разворачиваясь всем корпусом и бью кулаком в зеркало, оставляя после себя кровавую паутину. — Звони Балдо и предупреди насчет Каморры. Нужно усилить охрану особняка, чтобы до моего возвращения Роксолана была в безопасности. Они скоро поймут, что взяли не ту. Если еще не поняли. А сейчас подгони мне машину, Уго, и ты свободен. Этот вечер я хочу провести с сыном.
Взяв безжизненное тело на руки, выхожу из туалета и направляюсь в сторону служебной двери. Я словно во власти галлюцинации, потому что вижу на руках своего маленького мальчика. Всего в крови. Мне становится дурно и приходится остановиться, чтобы не потерять равновесие. Скалюсь, болезненно втягивая воздух. Я убил своего ребенка… я чудовище…
— Мы поедем в тихую гавань, — говорю словно в бреду, продолжая идти. — Ты мой сын, и твое место всегда было здесь, пора возвращаться домой, Маттео, теперь ты в безопасности. Теперь тебя никто не тронет. Твою мать! — рявкаю и сильнее сжимаю его тело. — Я лишь хотел уберечь тебя, со мной было опасно. — Укладываю Маттео на заднее сиденье. — Я прятал тебя от своих врагов, а оказывается, нужно было прятать от себя…