— Ладно, но зачем же тогда вы хотите трахнуть другого? — В его голосе слышатся нотки ожесточения.

— Точно не знаю, — отвечаю я. — Полагаю, что хочу сделать что-то безрассудное, чтобы почувствовать себя живой.

— Я, конечно, не мудрец. Но одно я могу вам сказать: неуверенность — плохая основа для чего бы то ни было. Я женат уже в третий раз, помните? Я живу с большой долей неуверенности в своей жизни. Я общаюсь со своим психотерапевтом больше, чем с любой из своих жен. — Тут он неожиданно встает.

— Может быть, тогда вам следовало бы жениться на своем психотерапевте?

— Он мужчина. Лучше я пойду и смешаюсь с массами. И заведу какую-нибудь музыку. Публике нужно слегка расслабиться. За исключением вас, разумеется. Вам нужно держать себя в ежовых рукавицах.

Мы идем обратно, Знаменитый Папа выбирает альбом группы «Радиохед» и отправляется на поиски Буквоедки, чтобы спросить ее, не хочет ли она потанцевать. Я вижу Роберта Басса. Он разговариваете Томом. Они оба смотрят на меня. Роберт Басс поспешно отводит взгляд. Как ни посмотри на это, рубеж пересечен. Однако иногда границы бывают размытыми, и можно пересечь их, не подозревая об этом. Марк этого не учел.

Я выпиваю еще один бокал вина, надеясь, что это окажет анестезирующий эффект на мое тело. Каждое нервное окончание в нем в высшей степени настороже. Рефлексы готовы к немедленной ответной реакции. Я чувствую себя странно — как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Марк сказал бы, что мое тело жаждет адреналина и что я в состоянии «борьбы и полета». Но объяснение чувств лишает жизнь тайн.

Я вижу деловую директрису, энергично направляющуюся ко мне.

— Большое спасибо за проделанную вами тяжелую работу!

— Не стоит благодарности, — отвечаю я ей.

— Организовано, но не слишком заорганизовано. Отличная тональность. Я знала, что вы будете оказывать сдерживающее воздействие, миссис Суини. Непросто узнать, что именно надо надеть, чтобы прийти в костюме любимого книжного персонажа. Должно быть, мистер Басе помогает вам разделить это бремя.

Я давлюсь фаршированным блинчиком и кашляю. После седьмого я перестала считать, сколько их я уже съела.

— Абсолютно верно, — соглашаюсь я с гораздо большим энтузиазмом, чем требуется. Потом я снова кашляю и пропускаю начало и конец ее следующего вопроса. Середина фразы, кажется, звучит так: «Подумайте над четвертым».

— Трое — наш предел! На самом деле мой муж обдумывает, не сделать ли вазэктомию, — слышу я свой голос. Мне следовало бы на этом и остановиться, но непреодолимое стремление обелить тайны нашей спальни побуждает меня не обойти вниманием навязчивую идею Тома о контрацепции. — И хотя он не надевает по два презерватива, мы осторожны, — говорю я смеясь. — Он все еще разражается риторическими речами, поскольку однажды я упомянула о четвертом. Не о презервативе, а о ребенке.

На ее лице приклеенная улыбка. Она использует ее для исповедующихся родителей. Я ощущаю пристальные взгляды матерей, без сомнения, удивляющихся, что же могло столь надолго задержать столь занятую директрису. К нам приближаются Буквоедка и хозяйка дома. Они слышали окончание нашего разговора.

— Думаю, четыре — отличное число! Никто не будет обиженным на канатном подъемнике, — говорит Само Совершенство. И привычной скороговоркой жены банкира добавляет, что она имела четыре при трех. Или это было пять при двух или шесть при одном? Невозможная арифметика.

— Самая трудная для меня задача — отводить мою пятилетнюю дочь на ее уроки игры на арфе, потому что у моей четырехлетки в это же самое время уроки скрипки Судзуки, — сообщает Буквоедка, ища одобрения со стороны директрисы, но получая лишь немногим больше, чем холодную улыбку. Она упорно продолжает: — Ходить с арфой очень тяжело, особенно когда времени в обрез. В начале каждого школьного года я вывешиваю на кухонной стене расписание, где записаны все занятия моих детей, мои собственные и мужа, так, чтобы ничего не забыть.

Она явно смотрит на меня.

— Вообще-то я спрашивала, не подумаете ли вы над тем, чтобы остаться в родительском комитете на четвертый семестр, — говорит директриса, поворачиваясь ко мне и многозначительно кивая, прежде чем двинуться дальше.

— Итак, вы отмечаете все занятия? — бросаюсь я на Буквоедку, впечатленная.

— Абсолютно все!

— И занятия сексом? — любопытствую я, задаваясь вопросом, не могло ли бы это стать решением проблемы недостатка активности в нашей семье. — Не становится ли он от этого менее спонтанным? К тому же вам бы потребовалась очень большая настенная диаграмма, так как пять утра, кажется, единственное время, когда оба родителя одновременно свободны.

— Мы не планируем это заблаговременно, — поджимает она губы.

— Странно… — замечаю я. — Мои незамужние подруги имеют бездну времени для секса, но не имеют того, с кем можно было бы этим заняться.

— У меня больше нет одиноких подруг. Мы предпочитаем общаться с супружескими парами. — Она произносит это в манере матери, требующей от ребенка съесть все и не оставлять еду на тарелке.

Следовательно, говорю я ей, она многое упускает, потому что, например, во время моих недавних посиделок с одинокими подругами разговор шел исключительно о сексе и занятиях, которые доставляют мне удовольствие, и что послеродовой геморрой и нехватка времени мешают чему угодно, но только не сексу. Она говорит, что очень довольна новой политикой, направленной на борьбу с издевательствами, домогательствами и запугиванием в школах, и уходит.

— Здесь присутствует женщина, которая не имеет секса со своим мужем уже в течение нескольких лет, — замечает хозяйка дома. — Люси, у вас есть минутка?

Она поднимается вверх по лестнице в холл и делает мне знак следовать за ней. На какое-то мгновение я решаю, что она хочет привести меня в гардеробную и побранить за мое поведение, но она продолжает подниматься по лестнице, до самой своей спальни. Этот вечер превращается в один из тех ночных кошмаров, когда каждый отвратительный поступок, когда-либо совершенный тобой в жизни, возвращается, чтобы преследовать тебя, а друзья и враги и люди, которые даже никогда не знали друг друга, таинственным образом одновременно появляются, чтобы разоблачить тебя. Пока я поднимаюсь по лестнице, я обдумываю наихудший из возможных сценариев и задаюсь вопросом, не ждет ли меня мой бывший коллега из «Вечерних новостей» в ее спальне вместе с Томом, сличая записи.

— Не возражаете, если я воспользуюсь туалетом? — спрашиваю я, когда мы входим в комнату. Я испытываю головокружение и хочу сполоснуть лицо холодной водой в попытке воссоединить разум с телом.

— Конечно, — говорит она, и я иду в ту самую ванную комнату, которую исследовала вместе с Эммой на прошлой неделе.

— А откуда вы знаете, что там ванная, а не гардероб? — подозрительно спрашивает она.

— Интуиция, — быстро отвечаю я.

Я вхожу в ванную и, прикрыв за собой дверь, прислоняюсь к стене, чтобы восстановить дыхание. И даю себе сразу несколько скоропалительных обещаний. Никогда не буду жаловаться на жизнь, даже если мне все снова смертельно надоест. Буду вести себя с величайшим достоинством во всех ситуациях. Никогда не буду допускать перерасхода по моей кредитной карте. Никогда больше не буду кричать на детей. Отведу один день в неделю для стирки. Сделаю все это, если только смогу избежать неприятностей. Я с недоверием смотрю на часы. Как за такое короткое время могло столько всего произойти? Мы здесь менее двух часов!