Хотя Анна терпеть не могла Петра I и считала его узурпатором, тем не менее в указах и манифестах она с самого начала неустанно декларировала преемственность своей политики по отношению к политике своего великого дяди. И в этом был прямой смысл.

С первых же месяцев нового царствования началось попятное движение к вульгаризированным петровским установкам. Как всякое реставрационное движение, оно принимало зловеще карикатурные формы.

Уничтожение Верховного тайного совета и расширение состава Сената за счет введения в него персон с противоположными взглядами нейтрализовали возможное влияние этого коллегиального правительствующего органа на высшую власть.

В марте 1731 года была восстановлена специальная политическая полиция — Канцелярия тайных розыскных дел.

Это имело особый смысл. С 1727 года важные дела, носившие политический характер, постепенно переходили из ведения Преображенской канцелярии в ведение Верховного совета, вплоть до того, что сами члены Совета присутствовали при допросах с пыткой.

В 1729 году Преображенская канцелярия была ликвидирована. Несмотря на достаточную свирепость министров Верховного совета и готовность их разыскивать по всем правилам, их прямое участие в расследовании политических дел давало некоторую гарантию законности. Во всяком случае, это была обнадеживающая тенденция. И потому восстановление пыточной канцелярии знаменовало отказ от этой тенденции и возвращение к петровскому обычаю. Тем более что возглавил канцелярию знакомый нам генерал-аншеф Ушаков, некогда начальник одной из розыскных майорских канцелярий.

В октябре 1731 года по инициативе теперь уже графа Андрея Ивановича Остермана возникло новое учреждение, знаменовавшее совершенно новый этап в организации власти. Был создан Кабинет министров. Этот Кабинет оказался принципиально отличен от Кабинета Его Императорского Величества, существовавшего при Петре и бывшего важным, но все же техническим органом во главе с кабинет-секретарями.

Новый Кабинет министров возник — как некогда Верховный тайный совет — в противовес Сенату, власть которого снова резко уменьшилась. Но между Верховным советом и Кабинетом министров была огромная разница.

Верховный совет означал — особенно после Меншикова — рассредоточение высшей власти, ее некоторое ограничение, баланс политических сил. Кабинет министров создан был Остерманом для предельного сосредоточения власти.

Дело было не просто во властолюбии графа Андрея Ивановича — это был принцип, на коем зиждилось классическое российское самодержавие. Предельное сосредоточение власти на минимальном пространстве. Собственно эта проблема — сосредоточение или рассредоточение власти — была едва ли не центральной в долгой борьбе за государственное переустройство в России.

Остерман вернул — в иных условиях и с иными исполнителями — петровский принцип единодержавия. Тот самый принцип, который исподволь подтачивал, а затем попытался разом опрокинуть князь Дмитрий Михайлович.

Кабинет-министрами стали Остерман, канцлер Гаврила Иванович Головкин и князь Черкасский. Разумеется, старый и бессильный Головкин, вялый и ленивый Черкасский — "тело кабинета" — были лишь фоном, на котором Анна и Остерман реально правили страной.

То, что сам по себе Кабинет был учреждением — в смысле управления государством — условным, доказывает отношение к нему императрицы, особенно в первое после его образования время. Анна могла, скажем, дать Кабинету министров такое указание: "Господа кабинет-министры! Пошлите во Псков и в Новгород наловить около тех мест русаков сто и более, которых наловя для лучшего сбережения отправить в Петербург водою, конечно, в первых числах сентября месяца. Такожде и зайцев сколько можно наловить же". Или Кабинет министров получал приказ "мартышку, которую прислал Ланг и в Москве родила, прислать ее, и с маленькою мартышкою, ко двору…".

Следуя петровскому принципу, Анна опиралась не на государственные институты, а на конкретных людей, которым доверяла. Но если у Петра эти люди, при всей их нравственной разболтанности, принадлежали к определенной системе идеологии и стремительно возникшей государственной традиции — существовала своя "регулярность", — то здесь это были лица абсолютно случайные и, как правило, вполне беспринципные. Исключение составлял Остерман, сумевший приспособить унаследованные от Петра принципы к новым обстоятельствам.

Вспомним формулу князя Дмитрия Михайловича: "Не персоны управляют законом, но закон персонами". Собственно, великий план Голицына и предусматривал переход реальной власти от персон к сбалансированным государственным институтам. Политическое сознание Анны и ее клевретов категорически отвергало подобный подход. В этом отношении показательна судьба Ягужинского с его метаниями от жажды "воли" до самоотверженной поддержки самодержавия. Как выяснил Строев, в начале царствования Анны бывший генерал-прокурор сочинил обширный проект стройного государственного устройства, исключавший при его твердой реализации всевластие персон.

Причиной скорой опалы Ягужинского современники, не знавшие проекта, осевшего в бумагах Бирона, считали соперничество с Остерманом.

Соперничество было. Но при всей его личной окраске под ним, скорее всего, лежали серьезнейшие, принципиальные разногласия. Остерману не нужны были сильные институты. Он хотел править государством, укрывшись за ширмой Кабинета министров. И Ягужинский оказался послом в Берлине.

И вряд ли только жестокой борьбой между "сильными персонами" объясняется страшная гибель другого "идеолога" — Артемия Волынского, тоже разработавшего свой план реконструкции системы.

С победой самодержавия исчезли надежды на мирный вариант внешней политики. Царствование Анны ориентировано было на петровское и в военном отношении — начался новый этап русско-турецких войн. Гигантские военные расходы снова изнуряли страну. Даже такой твердый государственник, как Соловьев, писал меланхолически: "Кончилась турецкая война, стоившая России 100 000 человек и огромных денежных сумм".

Соответственно ужесточились способы взимания налогов. Правительство Анны вернулось к петровской практике — сбор податей снова был отдан в руки армии. Снова офицеры и сержанты стали фактически бесконтрольными хозяевами имущества и жизни податеплательщиков.

Началась новая волна массового бегства крестьян — от ограбления и от голода, постигшего Россию в 1733 году. Беглецы находили убежище в Польше, где жизнь им была вольнее и подати были не в пример меньше.

Татищев, ехавший в 1734 году на Урал, доносил с дороги о том, что крестьяне бегут толпами, и о повальном разорении купечества от налогов и от обнищания покупателей.

В церковной политике Анна также пошла путем Петра и Феофана, ставшего при ней грозной силой.

Страна расплачивалась за реставрацию.

Василий Никитич ехал на восток не по доброй воле.

Поскольку роль его в событиях января — февраля 1730 года была двойственна — с одной стороны, он энергично ратовал за реформацию системы и в последний момент едва не сорвал замысел Остермана, с другой — объективно помог торжеству самодержавия своей упрямой тяжбой с князем Дмитрием Михайловичем, — то в первые месяцы нового царствования он был поощрен чином и тысячей душ. Но затем против него началось изощренное гонение. Причем гонителями его всегда оказывались те персоны, что подписывали его проекты. Граф Михаил Гаврилович Головкин, начальник Татищева по Монетному двору, обвинил его во взяточничестве и отдал под суд. Достаточных доказательств не нашлось, и Анна прекратила дело. Но Василий Никитич уже понял, что на простор государственной деятельности, который открылся перед ним в конце петровского царствования, его не выпустят ни за что. Он углубился в исторические штудии и принял на себя крест создания русской истории — по европейской научной методологии. Это был гигантский труд, требующий покоя, времени, материалов. Но ему не дали спокойно совершать этот подвиг. Его, против желания, отправили на Урал — ведать заводами.