сдерживаю смешок. Видимо, очередная иллюзия, с помощью которой Кирилл пудрил мне и моим близким мозги. Имитировал смерть, а как дело дошло до похорон: на те — землетрясение. Получите, распишитесь. И не нужно никаких других объяснений отсутствию места на кладбище.

А то фото меня в чёрном платье с книгой о фейри наверняка осталось с поминок.

— Не пойду я на кладбище, — фыркаю я.

Реакция для окружающих — странная. Сейчас я могу лишь догадываться, как в этот день вела себя раньше, особенно после того, как узнала о том, что Кирилл-то — живее всех живых. Наверное, приходилось играть. А актриса из меня никудышная.

— Серьёзно? — удивлённо уточняет Ваня.

— Ага, — я киваю, опуская взгляд на шахматную доску. — Как сердечный приступ.

Марсель — единственный, кто понятия не имеет, о чём мы, делает вид, словно всё, что происходит вокруг, его касается в последнюю очередь. Он кусает кожу большого пальца, пока я делаю свой ход. В ту же секунду, как моя ладья меняет положение на доске, губы Марса растягиваются в улыбке.

Кажется, я попала в его ловушку.

— Шах и мат! — весело декларирует он, делая ответный ход.

Я устало вздыхаю. Как он хорош!

— Малой, ты обязан научить меня своим шахматным приёмчикам, — сообщаю я. — Потому что это круто!

— Спасибо, — Марсель быстро убирает фигурки в доску, а доску прячет на книжной полке среди комиксов и прочей сувенирной литературы. — Но, пожалуйста, не называй меня так.

Я киваю. Взгляды трёх других присутствующих в комнате продолжают высверливать во мне дыры.

— Я знаю, как это называется, — первым из них молчание нарушает Ваня. — Стадия гнева и обиды. Иногда встречаются такие случаи, когда горюющий начинает ненавидеть самого умершего за то, что тот его покинул.

— Всё может быть, — оценивающе меня оглядывая, соглашается Артур. — Но раньше она вела себя иначе.

— Тогда были стадия вины и навязчивости. — Ваня чешет подбородок. — К слову, это можно назвать прогрессом.

— Эй! — я вскакиваю. — Ничего, что я тут и всё слышу?

Ваня пожимает плечами. Я больше не хочу разговаривать на эту тему, и единственным верным решением видится уйти. Причём по-английски, тем самым избегая всего того, что может прилететь вдогонку.

— Куда ты пошла? — Ваня выскакивает за мной в коридор. — Ночь на дворе!

— Если что случится — вы знаете, как со мной связаться.

— Невыносимая девчонка! — усталым криком разносится по пустому коридору.

И кто-то, кто, видимо, крепко спал в одной из соседних комнат, что-то ему на это отвечает, как я слышу.

Сейчас штаб превратился в одно большое убежище, и из-за наплыва стражей, которым необходимо круглосуточно быть на связи, почти все комнаты ночью становятся спальнями. Я могу зайти в любую, и там меня встретят как старого друга, но сейчас мне не нужна толпа.

— Остаться наедине с собой будет равносильно тому, чтобы раздобыть воду в пустыне, — говорит мужской приятный голос. — В этих стенах нынче яблоку негде упасть!

Визуальным он становится, когда я выхожу на улицу. Без куртки и в одних тапочках в конце ноября — кто-то скажет, мол, безрассудная, но я бы больше поверила в попытку самоубийства путём обморожения.

— Куда идём? — спрашивает Рис.

Он зачем-то растирает ладони, словно они у него озябли. И даже его щёки успевают порозоветь, пока мы плетёмся к гаражу.

— Бен оставляет пассажирскую дверь открытой, а запасной ключ прячет в бардачке во вкладыше обложки «Guns’n’Roses», — говорю я, когда мы заходим в холодное помещение.

— Ты не умеешь водить машину, — напоминает Рис.

— Я и не собираюсь куда-то ехать.

Залезаю внутрь автомобиля, завожу двигатель, включаю печку. Рис размещается на пассажирском сидении сзади, и для этого ему не нужно ни открывать двери, ни перелезать через коробку передач и ручной тормоз. Он сразу материализуется там, максимально съезжая по спинке вниз, едва не касаясь подбородком груди.

— Спать будем здесь? — уточняет он.

Я не отвечаю, ведь он уже знает, что да. Здесь. Более уединённого места во всём штабе не найти.

— Если завтра утром Бен найдёт тебя тут, он будет очень зол.

— Какая разница, если он и так всё время на меня дуется.

— Неправда. — В какой-то момент мне даже начинает казаться, что позади скрипит обивка сидения. — Не всё время.

— Что ты хочешь сказать?

— Я уже сказал всё, что хотел. Ты, вроде как, хотела отдохнуть. Спи.

Как по приказу, я закрываю глаза. Сложно спорить со своим сознанием, когда именно оно в ответе за то, что в данную секунду тебе больше всего необходимо.

— Спокойной ночи, — зачем-то вслух произношу я.

А в ответ мне поступает едва различимое:

— Интересно, что с собой принесёт утро? Ведь каждый последующий день может оказаться последним.

* * *

— Ты выглядишь так, словно спала в чьём-то багажнике на пути к лесополосе, — сообщает Бен, когда я появляюсь в столовой.

С пополнением в постоянном штате штаба, время для приёмов пищи пришлось увеличить и разделить по временно занимаемым комнатам. Наш завтрак начинался в восемь и заканчивался по прошествии получаса. За четыре дня у меня выработалась привычка всегда приходить в последние пять минут и непривередливо выбирать то из еды, что осталось. В это время я всегда находила Бена, доедающего вторую тарелку каши, и Марка, грызущего яблоко в качестве десерта.

— И наше вам с кисточкой, — салютую я обоим парням, плюхаясь на стул рядом с Марком. — Что на завтрак?

— Если бы ты пришла хоть на десять минут раньше, у тебя была бы пшеничная каша с молоком и жареный хлеб с ореховой шоколадной пастой, но так как ты, скорее, продашь родину, чем пожертвуешь своим сном, всё, что тебе остаётся — это облизать чужие тарелки, — отвечает Бен ровно, ни разу не запнувшись.

Ему доставляет неимоверную радость подмечать каждый мой даже самый маленький промах и возводить его до состояния абсурда. Если это его катарсис — способ разрядки и уменьшения уровня тревоги, — то я не против. К тому же, меня всё равно это давно не задевает.

— Мы попросили кухню отложить тебе порцию, — говорит Марк.

— Спасибо! Вот, как поступают настоящие друзья, Андрей. Тебе к сведению.

Я встаю со стула и, прежде чем направиться в сторону линии раздачи, быстро обнимаю Марка за шею со спины.

— Так, что началось тут? — Бен морщит нос. — Что за нежности?

— А ты ревнуешь, что ли? — интересуюсь я, вскинув бровь.

— Если ты не в курсе, я теперь парень свободный. Может, я хочу замутить с Марком, откуда тебе знать?

— Нет уж, увольте! — смеясь, заявляет Марк. — Ты слишком драматичная особа. Да и знаю я твои