Не один из тех анковцев и коммунистов, которых мы интервьюировали в связи с этой книгой, говорил нам о том, что испытывает чувство вины за то, что происходило в Советском Союзе и за его распад. Это наиболее четко выразил М. Д. Найду, слова которого пересказал нам Мервин Беннун: «Я не помню года, но думаю, что это было еще при Горбачеве. Я встретился с М. Д… как и всегда, когда бывал в Лондоне… Он был коммунистом и мужественным человеком. Он привлек мое внимание к серьезным и плохим фактам, которые мы теперь узнавали о Советском Союзе. Он был очень рассержен и расстроен и очень эмоционален, почти в слезах. Я не точно помню его слова, но смысл их таков:

„Мы, южноафриканские левые, должны принять на себя долю ответственности за ситуацию вообще и за то, что делалось в СССР. Мы видели безобразные и неприемлемые вещи в СССР и пытались отделаться от них объяснениями или игнорировали их, или молчали о них и даже – из лучших намерений защитить социализм и СССР – лгали о них. Он говорил, что мы должны критически посмотреть на себя… что недостаточно сказать, что мы боялись, что критиковать было очень рискованно. Он считал, что были тактичные способы сделать достойно то, что мы должны были сделать, но не делали. Сказал, что СССР не боялся, когда началась Вторая мировая война, и показал нам, что значит мужество; мы должны были вернуть им этот долг“» [911] .

У тех, кто проводил в Советском Союзе годы, конечно, были русские друзья. С кем-то из них делалась политика, с кем-то обсуждались мировые проблемы. С ними делились личными секретами и проблемами, устраивали посиделки, от них получали помощь. Да и вообще южноафриканцы встречали и знали много советских людей. Какими же они их видели?

«Нашим лучшим другом в Москве, – писал Касрилс, – был товарищ, с которым мы сотрудничали много лет». Сначала он работал в Комитете солидарности стран Азии и Африки, а затем в ЦК КПСС. «Его звали Владимир Шубин. Он был медвежьих размеров, с громовым голосом и объятием, которое грозило сломать вам кости… Он был нам всем как дядюшка и особенно заботился о здоровье старших лидеров, таких как Мозес Мабида и Оливер Тамбо. Он обладал острым как бритва умом и великолепной памятью, поразительным пониманием южноафриканской ситуации и точным чувством того, что было правильно в политике ли, в жизни ли… Для Шубина не было дела, большого или маленького, которое было бы слишком затруднительным. Некоторые из нас любовно называли его „Tovarish Mozhna“… Он никогда не отказывал в разумной просьбе, но, кивая раздумчиво большой головой, отвечал: „Da… da… mozhna…“» [912]

Многие южноафриканцы, учившиеся в Советском Союзе, военные и гражданские, помнили имена своих любимых учителей и с удовольствием рассказывали о них, даже по прошествии десятилетий.

Э. Пахад говорил: «Мне повезло, и я хочу, чтобы вы упомянули это имя. Я имею в виду нашего лектора по философии Аркадия Григоряна. Мы стали близкими друзьями. И мы все еще друзья. Для меня Аркадий – один из самых прекрасных людей в мире. Если я действительно понимаю философию, ленинскую философию, то это благодаря Аркадию. Он был замечательным, замечательным преподавателем, замечательным теплым человеком, настоящим партийным активистом. И остался, кстати. Я узнал очень многое от него и через него – о внутренних дискуссиях в парторганизациях, например. Потому что он рассказывал мне об этом» [913] .

Любимым преподавателем группы Касрилса был политический инструктор, майор Чубиникян. Без бумажек и конспектов он почти год читал лекции по истории русской революции, основам социализма и коммунизма, социалистическому строительству, мировому революционному движению. «Он уничтожающе говорил о сталинизме, четко – о капиталистической эксплуатации и весело – о революции. „Революция – это не рок-н-рол“ – любил он повторять по-английски». Объяснял, почему пролетариат был «могильщиком» капиталистической системы и чем социализм лучше капитализма, противопоставляя две системы на основе принципов «человек человеку – волк» и «человек человеку – друг, товарищ и брат». Объяснял, что до революции Армения была нацией «чистильщиков обуви», а теперь – «нация с самым высоким в мире числом врачей и инженеров на душу населения». Говорил он и о хрущевской программе построения коммунизма к 1980 г., но с сомнением, полагая, что для достижения такого уровня производства, который может обеспечить введение коммунистического принципа распределения «от каждого по способностям, каждому по потребностям» может потребоваться несколько больше времени [914] .

Одним из любимых преподавателей группы, в которой учился Мбеки, был Борис Поляков, преподаватель политэкономии. Биограф Мбеки пишет, что он флиртовал со студентками и был откровенно циничен насчет партийной линии [915] .

Писал об одном из своих наставников в Москве и Джеймс Нгкулу: «Один из наших инструкторов по теории и практике тактики только что вернулся с войны в Афганистане. Он был полковником и рассказывал нам много историй о трудностях Советской армии в этой стране. Он шокировал многих из нас, когда сказал, что они вели войну, которую нельзя выиграть. Он приводил примеры того, как трудно вести войну в гористой местности, примеры умения и упорства афганских воинов… После лекций мы сошлись на том, что Советский Союз сильно просчитался в отношении интервенции в Афганистан в 1979 г. Мы поняли ситуацию лучше благодаря честным оценкам советского ветерана этой войны» [916] .

Были русские друзья у южноафриканцев и в Анголе. Касрилс иногда ночевал там в колонии советских советников в Маланже, когда бывал в лагере Умконто близ деревни Какулама. С некоторыми советскими офицерами Касрилс встречался еще до Анголы, в Москве, во время поездок туда с Джо Модисе и Крисом Хани. В колонии гостей кормили лакомствами русской кухни: борщом, черным хлебом, колбасой, солеными огурцами и шпротами, горячим вторым, поили немалым количеством водки. Была в Маланже и баня, построенная русскими около анковского центра связи (для которого они обучали кадры). А в баньке с эвкалиптовыми вениками, грузинским чаем и конечно же снова водкой шли бесконечные разговоры, часто на волновавшую Касрилса тему о причинах экономического отставания СССР от Запада [917] .

Ширяев рассказывал, что чаще других руководителей АНК в лагере бывал Мзвандиле Пилисо, глава Департамента безопасности АНК. Когда вместе ездили из города в лагерь, Пилисо подсаживался к Ширяеву. Дорога никуда не годилась, машину сильно трясло. Но, вместо того чтобы останавливаться и объявлять отдых, Пилисо объявлял… воздушную тревогу. Сопровождение разбегалось, залегало по кустам, а Пилисо и Ширяев могли спокойно поговорить, перекусить и выпить. Потом Пилисо отменял тревогу, и конвой двигался дальше [918] .

О том, как пили русские, вспоминали многие. Твала писал, например: «Русские мужчины, как мы позже поняли, могли перепить кого угодно – до того, что мы даже падали под стол» [919] .

Бывал в лагерях и Тамбо. Ширяев виделся с ним по меньшей мере раз в месяц. Когда Тамбо позже встретил его в Алжире, то бросился к нему, обнял, не хотел отпускать и называл «товарищем Иваном». Это было не очень ловко: в Анголу Ширяева отправили с дипломатической должности, и в Алжире он снова был дипломатом [920] .