Некоторое время я просто лежал с закрытыми глазами, морально готовясь к очередному кошмару, но мне не давал уснуть неожиданно поднявшийся ветер, потом сильный дождь, барабанивший по металлическому подоконнику. А следом и вовсе грянула гроза – прямо перед моим лицом сверкнула, разрезая небо напополам, яркая молния. От неожиданности я вздрогнул и открыл глаза. И тут же вздрогнул ещё раз, поняв, что нахожусь не дома.

Я вообще вовсе не лежу, а сижу – в кабине самолёта, летящего через тяжёлые грозовые тучи.

Кажется, я пилот. Во всяком случае, сижу в пилотском кресле и держусь обеими руками за штурвал, пытаясь лавировать между воздушными ямами и молниями. Лампочки на пульте мигают разными цветами, но больше – красным. Раздаётся какой‑то неприятный низкий писк, похожий на сигнал тревоги. Радары не работают, куда лететь – непонятно. И как вообще лететь сквозь такой сильный шторм – непонятно вдвойне.

– Сколько человек на борту? – спрашиваю, не отрывая взгляда от лобового стекла.

Второй пилот – а может, стюардесса – нахально откидывается в своём кресле и закидывает скрещенные ноги в высоких туфлях прямо на приборную панель. Её узкая короткая юбка задирается вверх до неприличия.

– Не знаю, – отвечает безразлично. – Может быть, двести или триста.

– Будь добра, убери ноги. Вдруг ненароком чего‑нибудь нажмёшь, а я пока ещё сам не разобрался, для чего нужны все эти кнопки.

– Какая разница. Всё равно вы все обречены.

– Хочешь сказать, ты всех этих людей трогала руками?

Она кровожадно улыбается:

– Ты и представить не можешь, сколько за моими плечами жертв.

– То есть, эти ребята уже мертвы?

– Мертвы, но пришли тебя поддержать, – она фыркает. – Я решила, что так будет интереснее.

Стиснув челюсти, я выруливаю штурвалом между расходящихся по небу молний.

– Знаешь, если ты хочешь напугать меня чувством ответственности перед этими людьми, то зря. Меня это вовсе не трогает. И своей собственной смерти я не боюсь. Высоты тоже. Но во всём этом кошмаре есть кое‑что, что заставляет меня сейчас до посиневших пальцев сжимать штурвал и бороться. Знаешь, что это?

– Что же? – пренебрежительно переспрашивает она.

– Это ты. Ты вместе со мной здесь. Летишь в самолёте, который терпит крушение.

Она потрясённо молчит, а я продолжаю:

– Пожалуйста, просыпайся. Надеюсь, ты не пила эти свои снотворные таблетки. Я не хочу, чтобы ты стала жертвой своих же собственных ужасов.

– Ты, наверное, дурак, – улыбается она. – Неужели ты думаешь, что они могут причинить мне вред? Как будто паука может ранить его собственная паутина…

– Может, Стелла. Может. Можно и в своей паутине запутаться. Пожалуйста, проснись.

Наш спор прерывает раскат грома, и в ту же секунду молния ударяет под левое крыло, в одну из турбин. Люди на борту кричат от страха. Самолёт наклоняется. Стелла, не удержавшись, падает прямо ко мне в руки. Я выпускаю штурвал, и теперь всё вокруг крутится с неимоверной скоростью в каком‑то безумном штопоре.

Откуда‑то сверху на меня вываливается рюкзак с парашютом, и мне ничего не остаётся, кроме как вручить его Стелле. Я открываю аварийный люк и выталкиваю её из кабины прежде, чем она успевает что‑то возразить.

Вспышки молний неистовствуют, самолёт теперь трясётся от их ударов будто бы под расстрелом. Кажется, он совсем близко к земле – падает с умопомрачительной быстротой. Я уже готовлюсь разбиться и снова по осколкам собирать свои косточки, как вдруг очередной разряд молнии разрывает железо кабины напополам и прошивает моё тело, расходясь обжигающим ударом по всем его уголочкам.

Гром ревёт как сумасшедший. Стихия празднует очередную победу над хрупкими людишками. Моё лицо искривляется гримасой боли, но даже в этот момент меня больше пугает не физическое страдание, а внезапно промелькнувшая в голове, подобно такой же яркой молнии, резкая мысль:

«Успел ли раскрыться её парашют?..»

Я проснулся от грозного рыка. Оскалившийся Линкольн, сверкая осатанелыми глазами, прыгнул на меня сверху и накинулся с клыками прямо на мою светящуюся грудь. Пока я спросонья пытался понять, что к чему, он успел меня тяпнуть и, кажется, останавливаться на этом не планировал.

Такое впечатление, что он каким‑то образом смог увидеть, как зажёгся мой кристалл, и от этого зрелища пришёл в ярость.

– Фу! Линкольн, нельзя! – кричал ему я. – Фу! Кому говорят!.. Как тебе не стыдно! Зря я тебя кормил что ли…

Увернувшись от очередного его броска, я кинулся в ванную и закрылся там, прихватив с собой мобильник. Честно говоря, его поведение меня так ошарашило, что я поначалу готов был вызвать ему ветеринаров и сдать его им как больного бешенством. Но, едва взглянув на себя в зеркало, ахнул и позабыл обо всём.

Так вот, оказывается, как выглядит человек, в которого ударило молнией. Картина, как всегда, живописная! По моей коже расходилась во все стороны витиеватая сеть сосудов или, точнее, причудливо изгибающихся ожогов, которые оставила молния, проходя через моё тело. Множество ломаных линий, похожих на ветки деревьев, кораллы или рисунки инея на стёклах – в каких‑то местах тёмно‑синие, в каких‑то фиолетовые. Они исполосовали мне живот, грудь, плечи, руки, шею, ползли на спине по обеим сторонам от позвоночника, и даже правая щека была раскрашена немилосердной стихией.

Присвистнув, я крутился перед зеркалом и рассматривал