Мы выкопали ямку, положили в нее Арамиса, присыпали землей.Я рыдал над могилкой кота так громко и отчаянно, что Михаил Васильевич крякнули отвернулся, а Софья Яковлевна, не скрываясь, вытирала слезы.

Они уже знали, что я живу один и дома меня никто не ждет,поэтому повели ночевать к себе.

- Не надо тебе сегодня оставаться одному, - сказалФилонов. - И завтра в школу не ходи, побудь у нас дома с Соней. Она тебяполечит, примочки поставит, ссадины чем-нибудь помажет. Первые сутки - онисамые тяжелые, по себе знаю. Надо непременно, чтобы кто-нибудь рядом был. Иплакать в горе одному нельзя, иначе такое одиночество за горло берет - хотьвешайся. Когда плачешь от горя или обиды, обязательно нужно, чтобы кто-нибудьплечо подставил. Ты Сонечке в плечо поплачешь - тебе легче станет, вот помянимое слово.

Я согласился и остался у Филоновых до вечера следующего дня.Михаил Васильевич оказался прав во всем, я действительно то и дело принималсяплакать, вспоминая мученическую смерть Арамиса и представляя, как ему было больнои страшно, а Софья Яковлевна обнимала меня, подставляя плечо, в которое я и лилсвои горькие мальчишеские слезы. Она целый день ставила мне примочки икомпрессы, мазала пахучими мазями, от которых ранки и ссадины невыносимощипало, но к вечеру я, как ни странно, выглядел почти прилично. Видно, опытобращения с побитыми пацанами у нее был огромный. Когда вернулся со службыМихаил Васильевич, она спросила:

- Ну как, Игорек, домой пойдешь или еще на одну ночьостанешься?

- Пойду домой, - твердо сказал я. - Родители начнутбеспокоиться, если я столько времени к телефону подходить не буду. Спасибо вамза все.

- Ладно, домой так домой, - почему-то вздохнул Филонов.- Пошли, провожу тебя, заодно прогуляюсь.

- И хлеба купи по дороге! - крикнула нам вслед Софья Яковлевна.

На улице мы некоторое время шли молча, потом участковыйзаговорил:

- Я узнал, кто это сделал.

- Их посадят в тюрьму? - с тупым безразличием спросиля.

- Нет, сынок, в тюрьму их не посадят. Трудно будетдоказать, что они напали на тебя без всякого повода, ведь свидетелей-то небыло. Их родители наймут адвокатов, и те будут подводить дело так, что это былаобоюдная драка, а за драку малолеток не посадят. Скажу тебе больше, если всесойдется на обоюдной драке, то и у тебя будут неприятности, в милиции на учетпоставят, в школу сообщат. В общем, нахлебаешься. У этих ребят родители такие,что тебя в покое не оставят. Еще и так повернут, что ты один во всем виноват, аони - ангелочки с крылышками.

- Но они же моего кота убили! - в отчаянии воскликнуля.

- Сынок, за кота им ничего не будет, нет такой статьи вУголовном кодексе. Человеков убивать нельзя, а животных - пожалуйста. Такие унас законы, и ничего мы с тобой с этим поделать не можем. И опять же нетсвидетелей. Но одно я тебе могу пообещать: я с этих ребят глаз теперь не спущу.И не дай бог им сделать хоть что-нибудь, что подпадает под статью. Костьмилягу, чтобы их упечь. Ты мне веришь?

- Верю, Михаил Васильевич. Только Арамиса этим невернуть.

- Это верно, - кивнул Филонов. - Это ты правильно говоришь,сынок. Хорошо, что у тебя сердце не жестокое. Но ты все равно знай: я про твоюобиду помню и мерзавцев этих прощать не собираюсь.

Мы расстались возле моего подъезда. Михаил Васильевич велелмне записать его телефоны, и служебный, и домашний, и приходить в любое время,если на душе станет тяжело. Поднимаясь в лифте на свой этаж, я думал, чтовполне справился с собой. Однако стоило мне войти в кухню и увидеть кошачьимисочки, сиротливо стоящие в углу, у меня в глазах потемнело. Но я уже смог незаплакать. Только голова закружилась.

На следующий день я пришел в школу и немного отвлекся.Разумеется, мои ссадины были замечены, и пришлось признаваться, что меняпобили. Больным самолюбием я никогда не страдал, тем более обидчиков былошестеро, так что во всей истории не было ничего постыдного для меня даже сточки зрения девятиклассника. Про Арамиса я рассказывать не стал, боялся несовладать с нервами и разреветься, а вот это уже, по моим представлениям, былостыдно. Одно дело плакать на плече взрослого дяди участкового, и совсем другое- при одноклассниках, среди которых к тому же есть одна особенная девочка…

Еще через несколько дней я полностью оправился, по крайнеймере, я так думал. Во всяком случае, я даже пошел на репетицию нашегорок-ансамбля и с ходу сочинил новую мелодию, такую щемяще-грустную, что ребятасмотрели на меня с недоумением. Это я-то, первый весельчак и поклонник забойныхритмов, - и вдруг такая музыка!

Я возвращался с репетиции, напевая про себя новую мелодию иприкидывая варианты аранжировки, и вдруг увидел идущую мне навстречу девочку скотенком на руках. Котенок был совсем крошечным, месяца полтора-два от роду,невероятно симпатичным и трогательным, но самое ужасное - он был сиамским.Точно таким же, каким был когда-то мой Арамис. Горло перехватило, в глазахснова потемнело, и я понял, что сейчас разрыдаюсь прямо на улице, при всемчестном народе. И дом-то мой - вот он, я уже иду вдоль него, но он ужаснодлинный, а подъезд, в котором я живу, - самый последний. Я совсем потерялголову и нырнул в первый же подъезд, подбежал к лифту и нажал кнопку почтинаугад, стараясь попасть на самый последний этаж. Слезы уже заливали мне глаза,и я ничего не видел, но успел сообразить, что чем выше этаж, тем больше шансов,что по лестнице никто не ходит, стало быть, меньше риска оказаться замеченным встоль неприглядном виде. На верхних этажах люди обычно сразу садятся в лифт ина лестницу, которая расположена за углом лифтового холла, не заглядывают.

Приехал я, как оказалось, на шестнадцатый этаж, то естьдействительно на самый верхний. Из последних сил сдерживая рыдания, я выбралсяиз лифта и толкнул дверь, ведущую на лестницу.

- Господи, что с тобой? - послышался совсем рядомчей-то голос.

На лестнице стояла взрослая девушка и курила. Это и былаСвета Кошелева, которая, руководствуясь теми же соображениями, что и я,пряталась здесь от родителей, которые запрещали ей курить.

Вот так мы и познакомились.

История эта имела два важных для моей жизни последствия.Во-первых, я приобрел замечательного, умного и надежного друга - Светку. Иво-вторых, я понял, как это важно, когда твоему горю кто-то сочувствует, дажеесли само горе на сторонний взгляд кажется незначительным и даже горем-тоназываться не может. Очень важно, чтобы в тяжелый момент кто-то подставилплечо, в которое можно просто поплакать. Детям плечо не подставляют, потому чтоих горе кажется смешным. Старикам тоже его не подставляют, потому что старикимало кому нужны и интересны.

Только не думайте, что я прямо в тот самый момент решил:стану участковым. Конечно, это было бы красиво, но это неправда. Решение пришлопозже, примерно через год, в течение которого я вспоминал все то, чтослучилось, продумывал и оценивал каждое слово, сказанное мне МихаиломВасильевичем Филоновым и его женой Софьей Яковлевной. Я часто приходил к ним вгости, пытаясь разобраться в собственных мыслях и ощущениях, но о милицейскойслужбе не думал.