Барону было сорок девять лет, он переживал поворотный момент своей жизни. Весь последующий год он посвятит путешествию по Европе, а затем приедет в Кембридж, штат Массачусетс, и, снова оказавшись в Новом Свете, но освободившись от тягот государственной службы, обоснуется в знаменитом Музее сравнительной зоологии при Гарвардском университете и проведет там всю оставшуюся жизнь, предаваясь своей страсти – изучению мух. Спустя тридцать лет в некрологе его назвали «beau ideal[9] ученого-энтомолога», сославшись на то, что он прекрасно владел теми иностранными языками, которые важны для этой науки, был материально независим, имел высокий социальный статус, феноменальную память, исключительную наблюдательность, «почти идеальную» библиотеку научных трудов о Diptera и, естественно, обладал безукоризненными манерами [409].

Вернемся в Швейцарию. Однажды утром, прогуливаясь в альпийском лесу на задах гостиницы, барон заметил нечто совершенно новое для себя, что-то, что он счел «уникальным для зоологии». Еще не было десяти утра, но солнце уже поднялось высоко. Над головой барона, описывая зигзаги среди столбов света, проникавших сквозь кроны лиственниц, летали стаи крохотных мушек. «Что привлекло мое внимание, – написал он в октябре того года в ликующих заметках, будучи во Франкфурте, – так это необычайный сверкающий белый или серебристый блеск, который они давали, пересекая солнечный луч».

Барон принялся гоняться за ними с сачком, поймал мушку, ухватил ее пинцетом и «изумленно обнаружил, что эта мушка намного мельче, чем я ожидал, и ничуть не серебристая». Насекомое, которое он держал, было тускло-серым и совершенно непримечательным на вид.

Иногда крохотные существа не сразу раскрывают свои секреты. Но чрезвычайная наблюдательность барона Остен-Сакена вскоре навела его на след: «Я разглядел на марле моего сачка, недалеко от мухи, какую-то чешуйку из непрозрачного, белого, пленкообразного вещества – овальную, длиной около двух миллиметров и такую легкую, что самое слабое дуновение ветра могло поднять ее в воздух». Он вспоминает о тонких шелковинках, которые прядут пауки-парашютисты, готовясь к полету. «Но, если бы не ее гораздо меньший вес, ее можно было бы сравнить с лепестком маленького белого цветка». Он ловит вторую муху, третью – и каждый раз вытаскивает из своего сачка самца мухи, который держит под брюшком ту же самую полупрозрачную структуру. Он заключает, что именно эти «кусочки белой материи, которыми они размахивали, как флагами, волоча иx за собой» ослепительно отсвечивают на солнце. Но ему совершенно непонятно, что это такое и почему мухи их таскают.

Барон – первый энтомолог, обнаруживший мух-аэростатов, как их позднее стали называть. Первый, но далеко не последний. В последующие десятилетия исследователи описывали всё больше таких особей. Все они оказались самцами. Все несли какие-то предметы. И все они принадлежали к семейству Empididae – так называемым толкунчикам, которые знамениты тем, что образуют огромные порхающие стаи.

В 1955 году Эдвард Кессель, заместитель куратора отдела насекомых Калифорнийской академии наук, написал авторитетную работу о толкунчиках-аэростатах, в которой предположил, что барону и его преемникам не повезло: они наткнулись на предельный случай [410]. Можно провести такое сравнение: эти благовоспитанные энтомологи, знавшие только европейскую живопись конца XIX века, забрели в музей и наткнулись на целую стену работ Марка Ротко. Они повстречались с абстракцией, непостижимым объектом, который не сохранил никаких следов того оригинала, который послужил для него сырьем. Собственно, обнаруженные в таком виде, эти хлопья белого вещества могли быть чем угодно, практически чем угодно, даже «воздухоплавательными досками для серфинга», как предположил в 1888 году Йозеф Мик.

Но со временем, писал Кессель, наблюдатели подметили, что самцы мухи-аэростата всегда вручали свою чешуйку самке мухи, и вскоре после этого самец и самка совокуплялись. Энтомологи стыдливо назвали эти объекты брачными дарами, и этот эвфемизм доселе употребляется широко. Иногда подарком было дохлое насекомое, никак не украшенное; иногда трупик был завернут в пенообразную или шелковистую ткань (порой небрежно, порой старательно); а иногда трупика вообще не было, и подарком служила сама замысловатая обертка.

Кессель создал эволюционную историю даров у Empididae. Он описал иерархию видов в соответствии с их обычаями дарить подарки, от примитивных до учтивых, от грубых до изысканных. В его истории было восемь этапов, на протяжении которых предмет, приносимый в дар, эволюционировал от чего-то очевидного в самом материальном смысле (пищи) до чего-то изящного, труднопостижимого и, пожалуй, нематериального (символа) [411].

Толкунчики – плотоядные хищники, и, во многом как у богомолов и разных пауков, их сексуальная жизнь полна опасностей. По версии Кесселя, самцы сделались расчетливыми циниками, а самки капризны и, к счастью самцов, рассеянны. У Кесселя самцы готовы на всё что угодно ради секса, а самки, зараженные вещизмом, готовы на всё, чтобы заполучить дорогую цацку. Это весьма типично для середины пятидесятых годов ХХ века: практически «Джентльмены предпочитают блондинок» или film noir, вот только место действия – не ночной клуб, а то, что биологи называют местом совместных брачных демонстраций, – арена, где самцы выступают, стараясь привлечь к себе внимание, а самки могут выбирать из собравшихся «завидных холостяков».

Ставки высоки. Самцы (какими их описывает Кессель) нахальны и хитроумны, но также нервозны и беспокойны. Они вычисляют оптимальный путь: расходы на соблазнение должны быть минимальными, но всё же цель должна быть достигнута. Они прекрасно танцуют. Они то и дело бдительно оглядываются по сторонам. Кессель был прав: Остен-Сакен никогда не дошел бы до этой разгадки.

Кессель отыскал виды толкунчиков, соответствующие каждой из восьми ступеней эволюции в его теории. Самые примитивные: «самец не приносит невесте никаких брачных даров»; вторая стадия – он приносит «брачный дар в виде мясистого насекомого»; третья стадия – «добыча стала стимулом спаривания», четвертая – «добыча кое-как обмотана шелковистыми нитями».

Пятую стадию Кессель и его жена Берта обнаружили в округе Марин к северу от Сан-Франциско и нарекли ее Empis bullifera, потому что самцы изготавливают обертку из липких «пузырьков». Всё лето 1949 года они провели, наблюдая за спариванием: пары «дрейфовали в ленивом полете, то в одну, то в другую сторону, взад-вперед на полянке под деревьями; их блестящие белые аэростаты ослепительно отсвечивали, попадая под солнечный луч». Они наблюдали, как насекомые встречаются в воздухе, наблюдали, как они обнимаются, наблюдали, как самцы вручают самкам аэростаты, внутри которых была мошка, паучок или крохотный крылатый сеноед. А затем совместно написали статью о новом виде и в 1951-м опубликовали ее в Wasmann Journal of Biology.