И он, выпустив руку, схватил Тельму за горло. Дернул, поднимая.

— Только, девочка… не все сказки заканчиваются хорошо…

Боги смотрели на потомка своего благосклонно.

И Кохэн, преклонив колени перед ликами их — надо же, когда-то мнились они ему уродливыми, — взывал.

К тем, кто ушел, кровью своей отворив двери в Бездну.

К тем, кто ждал, разменяв бессмертие на время.

К тем, кто готов был вернуться во славу Атцлана…

Кохэн с удивлением извлекал из памяти своей имена. Одно за другим. И каждое было преисполнено высшего смысла.

…вот почему пропустила его стена.

…и удалось сберечь жалкую его жизнь.

Случайность? Никакой случайности, но лишь предназначение. Судьба. И она, облаченная в белые одежды, вложила в руки его клинок.

И, запечатлев на лбу кровавый поцелуй, сказала:

— Делай что должен…

Она оставила его, нет не одного — больше Кохэн не чувствовал себя одиноким, — но наедине с божественным сонмом и теми, кому предстояло стать будущей плотью мира.

Это ведь просто.

Смерть — еще не предел.

Смерть — лишь врата в Бездну, а там боги вновь из пыли и праха, из собственной слюны, из легенд и сказок, из мертвых тел сотворят мир. И населят его теми, кого сочтут достойными.

Кохэн надеялся, что его сочтут.

Но если нет, то… с него довольно и осознания, что службой своей он приблизил эпоху солнца возрожденного.

…они сами поднимались по ступеням, влажным от крови.

И ложились на алтарь.

Они принимали обряд с улыбкой, как и должно быть, и радость понимания — дед бы сумел найти верные слова, чтобы отблагодарить избранных, — вновь и вновь заставляла Кохэна с поклоном встречать очередную жертву…

…в какой-то миг все вдруг покачнулось.

И мир, такой совершенный, правильный мир его замер. Пошел трещинами. Судьба? Нет никакой судьбы, есть лишь неясное безумие, которое охватило Кохэна.

Храм?

Всего-навсего подземелье.

Боги?

Их вылепили из глины и неумелыми руками, подражая истинным статуям.

Дед?

Он бы плюнул в ноги отступнику и рассмеялся: мол, захотела курица к солнцу подняться. Возомнила себя орлом… лучшее, на что способен Кохэн, — это вырезать собственное никчемное сердце. Он ведь и без того обещан богам, так что же медлит?

Смотрит в медовые глаза очередной девицы.

Скольких сегодня он убил?

Многих.

И в этих глазах вьется туман. Девушка явно не понимает, что творит. Надо помочь ей встать. Она знакома. Смутно, но… еще немного, и Кохэн поймет, где и когда видел это аккуратное фарфоровое личико. Волосы рыжие, кое-как подобранные лентой.

Улыбку…

…только безумцы могут так улыбаться и не видеть смерти. А ведь рядом она… совсем рядом… в тошнотворной вони, которую Кохэн принимал за аромат священного дыма. В темноте и боли, коими он сам наполнил мир.

Он почти разжал руку.

И скользкий клинок, вывернувшись из пальцев, устремился к земле…

— Что ты делаешь? — спросила та, которую Кохэн полагал судьбой. — Что он делает?

— Приспосабливается, — ответили ей. — Видишь ли, у любого заклятья есть свой срок… ничего, сейчас мы все исправим… и приведи ему правильную жертву.

Наверное, Кохэн устал, если позволил себе слабость сомнения.

Или сон?

Он спал? На мгновенье смежил веки, и рыжеволосая девушка исчезла, а вместо нее появилась женщина. Нечеловек.

Ее Кохэн помнил.

Вельма.

Да.

Наверное, под Холмами она носила иное имя, но давным-давно утратила право на него. Так бывает с изгнанниками. Кохэну ли не знать?

Вель-ма…

…тело из белого фарфора.

Она многих убила. Без жалости. Без сомнений.

С удовольствием. Она мстила людям за… за что-то мстила, у всех ведь есть причины… и теперь, лежа на камне, помнила ли она о собственных жертвах?

Кохэн склонился к этому лицу…

…красивая.

…пожалуй, подобная женщина способна затуманить разум. Она и есть дурман. Она…

Она спала.

И выглядела такой беззащитной. И холодной. Кохэн провел пальцами по ее щеке, мысленно испросив у богов прощения за подобную дерзость, но ему следовало убедиться, что сердце, которое он собирался вырезать во славу их, и вправду живо.

Живо.

И поет.

Раньше Кохэн слышал просто стук, а теперь… пролитая кровь открыла ему истину. Омыла глаза, и Кохэн прозрел. Коснулась губ. И он скинул немоту прежних дней. Она подарила ему новый мир, полный кисловато-терпких ароматов, и песни вырезанных сердец, сложенных на серебряном блюде.

Это будет особенным.

Но пока пусть поет.

О любви.

И предательстве. Разве может быть история печальней? О жертве. И глупости. О рождении и смерти. Об утраченном ребенке и кровавых слезах, которые не принесли облегчения. О том, кто вышел из тени и предложил невозможное…

Слушай, Кохэн.

Внимай.

И тебе откроется истина. А потому не спеши. Солнце тоже умеет ждать. Тебе ли не знать, сколь долго желало получить оно твое собственное сердце. Так дай же этому возможность допеть.

…Тельма знала, что истина редко бывает приглядной.

А от тьмы и вовсе стоит ждать лишь кошмаров. Забвение же — дар сомнительный, но сейчас, пожалуй, она приняла бы его с благодарностью.

Она больше не желала быть тьмой.

Жадной.

И голодной. Не способной насытиться, несмотря на пролитую кровь. А ее было много.

Слишком много.

…почти как во сне.

…в том старом ее сне, где плюшевый мишка боялся оставаться один, где были дом, и дверь в мамину комнату, и запах… Тельма узнает его из тысяч. Терпкий запах лилий и альвийских духов, и еще крови. Там, во сне, ее было много, но явь переплюнула все сны.

— Разуйся, — велел тот, кто привел Тельму в подземелье, и она, не смея спорить, стянула ботинки, а следом и чулки. — Ты можешь и вовсе раздеться.

— Нет.

Он засмеялся и отпустил ее.

Правильно. Куда ей деваться.

— Ты зря противишься. Закрой глаза, представь, что ты идешь по ковру…