Но если… ей ведь обещана была помощь.

…только альв сумеет поймать альва. Захочет ли?

— Скажи, ты видел, как она умерла?

— Я видел, как она умирала, — эхо. Голоса неразличимы, и сами они… Тельма почти запуталась. — Я бы мог остановить это…

— Почему тогда…

— Не захотел.

Тьма заворчала.

— Я держал ее за руку. Эта рука была теплой. Довольно долго она оставалась теплой и когда жизнь покинула тело… странно… люди не понимают, сколь многое им даровано. Но мне понравилось. Эта игра была… интересна. Да, — он смежил веки. — С другими — иначе… другие… они все оказывались недостаточно яркими. А если и сияли, то недолго. Почему, брат? Я ведь старался. Я выбирал. Долго выбирал… придирчиво. Дело в крови, верно?

И тьма уставилась на Тельму с новым интересом. Теперь она жила в глазах того, который… нет, не чувствовала Тельма родственной связи с ним.

— От нее пахнет Стражем, — сказал он, и ноздри дрогнули. — Он покрыл ее. Признал эту самку.

Самку?

Да что себе…

— Самку, — выходит, мысли ее были ясны, явны даже, если прочесть их оказалось легко. — Всего-навсего маленькую самку, которая думает, что она сильная и важная, а на деле… знаешь, что ты такое?

Волна желания опалила.

Скрутила.

Едва ли не лишила разума.

Не лишила. И Тельма справилась с этой волной. Хватит! Она, быть может, и не столь сильна, и вообще ничего не понимает в древних играх, но с нее хватит.

— А с нею будет интересней, чем с остальными, — он произнес это задумчиво. — Правда, на мать она не похожа… жаль… можно попробовать изменить… немного подправим линию скул. Нос… подбородок… нет, подбородок, пожалуй, оставим… а вот с глазами… с веками… и волосы…

— Иди ты… в Бездну, — Тельма с трудом произнесла это пожелание, но шло оно от души, хотя как и многие, высказанные прежде, осталось неуслышанным.

— Мы вместе туда пойдем, — сказал Теодор, протягивая руку. — Скажи, он тебе небезразличен?

— Не слушай его! Ему нельзя…

Отец захлебнулся черной кровью, которая хлынула из горла и многочисленных ран. Они, заросшие, зарубцевавшиеся, открылись разом.

— …нельзя ему…

— Жалок, — Теодор произнес это с немалым удовлетворением. — Всегда был… и ничего не изменилось. А говорят, что любовь дарует силы. Правда, что ли?

— …доверять… нельзя…

Он пытался встать, но тьма уже вцепилась в обескровленное тело. Она рычала и урчала стаей голодных псов, она готова была разорвать его в клочья, но медлила, ибо не позволена была отступнику быстрая смерть.

— Я и не доверяю… маньякам, — Тельма сказала это, уверенная, что будет услышана.

— Но он тебе небезразличен?

— Отец?

— Страж. Вы связаны эмоционально. Я читал, что эмоции многое означают для Стража… его звериная сущность моногамна, и если уж он избрал себе самку…

— Воспользуешься как приманкой?

— Нет. Приманка нужна для тех, кто еще свободен, а он… скорее мне любопытно.

Тьма его не настоящая.

Она существует исключительно в воображении Тельмы, она рождена ее детскими страхами, а питается взрослой уже неуверенностью в себе. И стоит поддаться, как тьма накроет с головой. Тогда Тельма захлебнется.

Она не желает захлебываться чужою темнотой.

— Хочешь взглянуть? — за этим вопросом протянутая рука.

Это неблагоразумно.

Небезопасно.

— Ну же, — тьма откровенно смеялась, она готова была поглотить все страхи Тельмы, а следом и ее саму. Но в то же время тьма нашептывала, что, именно избавленная от страхов и сомнений, Тельма обретет вожделенный покой. — Решайся. Сама ты его не найдешь…

То, что было ее отцом, еще жило.

— Я оставлю его… — пообещала тьма. — Отпущу… в конце концов, нас осталось так мало. Я расскажу тебе, как все было… я не стану лгать…

Но и правды в его словах будет едва ли половина.

И не стоит обольщаться. Ему нужна Тельма, а значит… значит, весь выбор — иллюзия, и если так, то у нее выхода иного нет, кроме как согласиться.

Глядишь, и вправду поможет чем Зверю.

Тьма рассмеялась. Ее забавляли подобные мысли. Пускай… смех не то, чего следует бояться.

— Ты… — отец все же сумел заговорить, хотя со словами он выплевывал на асфальт белесую рыбью кровь. — Ты не можешь причинить ей вред… ты давал клятву… ты…

— Успокойся, братец, — Тео присел у того, кто все еще жил. — Я и не буду… да и что есть вред? Разве направить дитя, не понимающее ни предназначения своего, ни блага, это вред?

Тельма вогнала ногти в ладонь.

Нет. Не так.

Она упала на колени… со стороны это выглядело, наверное, жестом отчаяния. Пускай. Главное, что камни мостовой достаточно остры, чтобы разодрать кожу.

Кровь?

Он ведь обещал, что услышит зов ее крови. И если так…

— Лис, — Тельма решилась и коснулась ромбовидной головы, ей почему-то казалось, что змея уловит мысленный импульс. — Ты же слышишь… должен слышать… ты обещал помочь. Обещал!

Тьма ударила сзади.

В спину.

Опрокинула на камни. Вдавила колено меж лопаток. И ледяные пальцы вцепились в волосы, потянули, заставляя задрать голову. А когда позвоночник затрещал, пальцы разжались. Жесткая ладонь надавила на затылок, заставляя согнуться, силой вбивая лицо Тельмы в развороченную грудь.

Кровь от крови.

Тьма от тьмы.

И последний вздох того, кто все-таки был Тельме отцом. А еще — горечь на губах. Эта кровь была сродни яду, и Тельма все-таки закричала, заглушая и вой далекого ветра, и смех того, кто поймал ее.

Рыбка на крючке?

Нет, Тельма не была рыбкой.

Она была немного тьмой, первородной, привезенной из Старого Света, убаюканной в колыбели такого хрупкого тела. Она была и телом, что захлебывалось от боли, разрываясь между желанием сделать все, чтобы избавиться от боли, и ненавистью, что мешала просить о пощаде.

Она была тем, кто смотрел на это тело.

И еще древом.

Десятком дерев, что, прорастая, дарили надежду, а потом раз за разом отнимали ее. Она была смертью их, мучительной и медленной. И последним семенем, последним шансом для альвов…

…она была…

И рука, ее державшая, разжалась. Но это не было дарованной свободой. За мгновенье до того, как камень, выдранный из мостовой пробил череп отца, Тельма закрыла глаза.

— Ты же сказал, что не тронешь его.