Кесслер, скорее всего, подозревал, что подобный вариант развития событий также возможен. Если трезво оцедить сложившуюся ситуацию, то вывод напрашивался сам собой. Во всяком случае, немец стал крайне осторожен и начал действовать довольно необычными для него методами. Первая попытка раздобыть дополнительные сведения при помощи информации полученной от Лозински, провалилась. Аббат монастыря Сан-Игнасио, невысокий седовласый старик по имени Пио дал Кесслеру разрешение осмотреть келью Лозински (ведь они были друзьями), но кто-то уже опередил молодого иезуита. Комнату коадъютора тщательно обыскали. На замечание Кесслера аббат с негодованием ответил, что это невозможно. Во всяком случае молодому иезуиту не удалось найти каких-либо документов Бесследно исчезли все папки, которые могли дать полное представление об исследованиях поляка. Не оказалось на месте даже мешка с обувью, с помощью которой Лозински, как предполагал Кесслер, распалял свою фантазию.

Из всех следов, оставленных коадъютором, лишь один оставлял Кесслеру хоть какую-то надежду на успех: дом неподалеку от Кампо Дей Фиори. Конечно, он должен был принимать во внимание, что за каждым его шагом могли следить. Поэтому молодой иезуит составил план, с помощью которого он собирался избавиться от возможных преследователей. Как и все гениальное, план этот был очень прост. Кесслер несколько раз прошел пешком от монастыря Сан-Игнасио до Камни Дей Фиори, оставаясь на приличном расстоянии от своей цели, а затем в один из вечеров сел на велосипед, который взял у привратника. На нем он мог передвигаться в плотном потоке машин гораздо быстрее, чем на любом другом транспортном средстве.

Кесслер завел велосипед в мрачный холодный подъезд. Поднимаясь по широким стертым ступеням в квартиру, куда так часто заходил Лозински, Кесслер думал только о том, что его могло ожидать за дверью. У него не было даже смутных предположений, а только чувство, что регулярные визиты в этот в дом должны были иметь связь с открытием коадъютора. Он даже не знал, как объяснить цель визита тому, кто отворит дверь. Единственной разумной идеей, пришедшей ему в голову, было сказать, что он друг Лозински и чудом остался в живых после покушения.

Тут же Кесслер вспомнил разговор, который довольно давно состоялся между ним и Манцони. Речь шла тогда о Лозински, и слова професса до сих пор звучали в голове Кесслера: нужно быть осторожным с Лозински, поскольку тот, хоть и является выдающимся ученым, в душе еретик. Манцони упомянул тогда, что нисколько не удивится, если Лозински продаст Господа нашего за тридцать сребреников.

Принимая во внимание сведения, которые молодой иезуит получил от коадъютора, слова професса представали перед ним сейчас в совсем ином свете. Казалось, Манцони и Лозински отличались не столько тем, что им было известно, сколько своей готовностью сделать это знание достоянием общественности.

Само по себе молчание не является грехом. Во всяком случае, ни в одной из десяти заповедей об этом речь не идет. Но как это ни удивительно, Церкви удалось молча причинить столько бед, сколько другие не смогли даже при помощи злых слов.

Не задумываясь ни на мгновение, Кесслер решительно нажал кнопку звонка возле окрашенной белой краской двери на третьем этаже. Он услышал приближающиеся шаги, дверь приоткрылась, и Кесслер увидел широкое лицо мужчины, который спросил:

– Чем могу быть вам полезен? Кто вы?

– Меня зовут Кесслер. Я друг Лозински, – ответил иезуит еле слышно. В это мгновение он совершенно забыл обо всем остальном.

– У Лозински не было друзей, – услышал он в ответ, и мужчина собрался было закрыть дверь.

Но Кесслер просунул в щель руку и почти выкрикнул:

– Я тот человек, которого должны были застрелить вместе с ним!

Довольно долго ничего не происходило. Затем дверь медленно открылась, и Кесслер увидел перед собой невысокого человека с бритой головой. Он сделал приглашающий жест, и немец вошел. Он оказался в центре большой комнаты, из которой в разных направлениях вели шесть дверей. Незнакомец подошел к Кесслеру и, прежде чем тот успел опомниться, крепко обнял его. В это мгновение одна из дверей открылась, и Кесслер увидел женщину, сидевшую в инвалидном кресле.

Еженедельная пресс-конференция в зале д’Анджели в Ватикане без особых происшествий подходила к концу, как это обычно бывало каждый четверг. На приглашение падре Микоша Вилошевича, югославского священника, руководившего пресс-службой Ватикана, откликнулось меньше пятидесяти журналистов. Остальные аккредитованные в Риме представители прессы знали, что Вилошевичу сказать нечего, поскольку все, что происходило за Леонинской стеной в те дни, имело высшую степень секретности.

Эта пресс-конференция, во время которой речь шла в основном о возможном причислении к праведникам одной монашки из Южной Америки, проводившей социальную работу в трущобах Рио и поплатившейся за свои благие намерения жизнью семь лет назад, ничем не отличалась бы от других, если бы Дезмон Брэйди, глава офиса американского телеканала Эн-би-си в Риме, не задал под конец свой вопрос:

– Падре, вы бы не могли рассказать подробнее, что стало причиной возникновения слухов о работе над новым папским посланием?

Ответ Вилошевича был краток и беспристрастен:

– Мне очень жаль, но я подобной информацией не располагаю.

– Говорят, это послание будет называться «Fides Evangelii», – не отступал Брэйди.

Последняя фраза всполошила всех присутствующих журналистов. В очередной раз оказалось, что у американца из Атланты отличные связи в Ватикане. Поговаривали, что его снабжали информацией даже те, кто работал в самой приемной Папы.

Вилошевич надеялся, что удастся отделаться коротким ответ, но сейчас ему было совсем не до шуток. Остальные журналисты тоже начади давить на него, а глава пресс-службы Ватикана не производил впечатление человека, способного достаточно долго стоять на своем и утверждать, что он ничего не знает.

– Господа, – сказал Вилошевич, – все вы знакомы с точкой зрения Церкви, в соответствии с которой дела, связанные с католической верой, являются делом католической церкви и общественности.

На эту фразу Чезаре Бонато из итальянского агентства новостей ANSA отреагировал моментально: «Chiacchierone!»– что означало примерно то же самое, что «болтун», и, если бы Вилошевич понял это замечание, имело бы определенные последствия. Но журналист тут же добавил вопрос относительно того не хотел ли он, Вилошевич, намекнуть, что именно упомянутое дело является для курии в высшей степени секретным.

Рассерженный и в некоторой степени обиженный чиновник Ватикана ответил:

– Не существует никакого папского послания, а потому оно не может быть в высшей степени секретным. Я благодарю вас за внимание.