Результат выглядел примерно так:

Кадка – Balnea

Ягненок – Agnus

Ветка дерева – Ramus

Лось – Alces

Знамя – Bellicum

Колесница – Bigae

Утка – Anas

Колос – Spica

Затем он прочитал начальные буквы латинских слов: BARABBAS.

– Господи всемогущий! – вырвалось у Кесслера.

Ведь он встречал это имя в одном из фрагментов текстов пятого Евангелия. Бараббас! Святая Троица, что же за тайну скрывало это имя?

На следующий день молодой иезуит почти не занимался своим непосредственным заданием. С самого дня покушения он постоянно был нервным и рассеянным. Кесслер не хотел себе в этом признаваться, но он боялся. С момента смерти Лозински Манцони, казалось, изменился. Конечно, он всегда не переносил поляка, однако христианская мораль заставляла професса говорить о покойном брате во Христе с сочувствием. Но Манцони видел в смерти коадъютора скорее организационную проблему, которая могла на некоторое время замедлить работы по расшифровке коптского пергамента.

Кесслеру казалось, что Манцони намеренно дал ему задание работать над фрагментом, расшифровать который из-за его ужасного состояния не было ни малейшей надежды. Этот клочок размером не больше ладони был скорее похож на изъеденную молью старую шерстяную шаль. Не представлялось возможности установить хоть какую-то связь между словами. Бессмысленная работа, заранее обреченная на провал…

Несколько раз в течение дня взгляды мужчин встречались, но никто из них не находил нужных слов. Казалось, молчанием они одновременно и бросали вызов, и принимали его. Не отрывая взгляда от стола, Кесслер размышлял над тем, как лучше подступиться к Манцони. Итальянец считал своим основным заданием прохаживаться, словно учитель в школе, между столами, за которыми работали иезуиты, и начинать дискуссию относительно того или иного отрывка текста. При этом каждый раз, когда професс подходил к рабочему месту Кесслера, на лице его читалось нескрываемое злорадство. Этот факт не мог ускользнуть от внимания молодого иезуита, и он еле сдерживался, чтобы не наброситься на Манцони.

Однажды совершенно неожиданно для себя – хоть Кесслер этого не хотел, но наверняка таким образом выплеснул свою ярость, – он выкрикнул итальянцу, проходившему в нескольких рядах впереди: «Скажите же, професс, кто такой этот Бараббас?»

В зале воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были направлены на Манцони, который, словно собираясь вцепиться в горло бесстыжему нарушителю спокойствия, уже спешил с красным, словно спелый томат, лицом к рабочему месту Кесслера. Оказавшись у стола, он растерянно уставился на клочок пергамента, на котором из-за повреждений почти невозможно было ничего разобрать. Вопрос Кесслера завис в воздухе, словно это было какое-нибудь богохульное высказывание Карла Маркса. На самом же деле предполагалось, что все должно выглядеть так, будто молодой иезуит всего лишь задал вопрос своему старшему и более опытному брату по ордену.

Сначала Манцони устремил взгляд на пергамент. Затем внимательно изучил выражение лица Кесслера и взревел: «Покажите мне это место! Где вы видели слово “Бараббас”?»

Кесслер ухмыльнулся. От его внимания не ускользнуло то, что провокация возымела действие. Поэтому он не торопился отвечать на вопрос професса. Немец понял, что Манцони должен был знать на память текст лежавшего на рабочем столе фрагмента. Именно поэтому упоминание имени Бараббас» так разволновало итальянца. Ярость Кесслера росла с каждым мгновением: зачем было давать ему это бессмысленное задание?

Я у вас кое о чем спросил, брат во Христе, – еле слышно прошипел Манцони. Сложившаяся ситуация, а также факт что все присутствующие ожидали развязки, были крайне неприятны профессу. Поэтому он подошел вплотную к Кесслеру, пытаясь таким образом заставить собеседника говорить как можно тише. Но запугать его было не так-то просто. Кесслер ответил громче, чем было необходимо:

– Монсеньор, сначала я задал вам вопрос. Почему же мы не отвечаете?

На такое нахальство со стороны младшего брата по ордену Манцони явно не рассчитывал. Он сделал паузу, прокашлялся и нервно осмотрелся по сторонам, а затем достал из кармана белый платок и вытер им шею. Жест, который скорее должен был помочь выиграть время.

– Бараббас? – переспросил он наконец с наигранным удивлением. – Я не понимаю вашего вопроса. Бараббас – автор данной рукописи. Вы же сами это прекрасно знаете!

Кесслер не сдавался:

– Мой вопрос состоял не в этом, монсеньор. Я хотел узнать, кто на самом деле скрывается за этим именем.

– Абсолютно бессмысленный вопрос, – ответил професс Манцони вызывающе. – С таким же успехом вы могли бы спросить, кто на самом деле скрывается за именем Павел!

– Неудачное сравнение! – воскликнул Кесслер. – Задавая подобный вопрос я не вижу надобности, поскольку ответ на него уже дан во многих теологических трудах.

Манцони наконец нашел более или менее достойный ответ, способный заставить Кесслера наконец замолчать:

– Наша задача в том и состоит, чтобы дать ответ на этот вопрос. Это часть секретной миссии. Почему бы вам, браг во Христе, не взять на себя эту часть?

Манцони рассмеялся, а вместе с ним и те иезуиты, которые были на его стороне.

– Теперь вернемся К моему вопросу, – сказал итальянец, к которому вновь вернулось самообладание. – В каком именно месте вы натолкнулись на имя Бараббас?

– Уж во всяком случае не на этом изъеденном мышами клочке пергамента! – ответил Кесслер. – У меня лишь сложилось впечатление…

– Впечатление? Что это значит? Как я должен понимать фразу о том, что у вас сложилось некое впечатление?

Кесслер пожал плечами, выражение его лица резко изменилось. Он не отвечал, а лишь вызывающе смотрел на Манцони и довольно улыбался. Да, он вел себя так, словно ему было на самом деле все равно. И такое поведение должно было испугать сто противника. Глаза Манцони нервно забегали по залу, словно он искал поддержки у своих сторонников. Но все они сделали вид, что полностью погружены в работу.

С того момента Кесслера и Манцони разделила глубочайшая пропасть недоверия. Молодой иезуит предполагал, что професс, скорее всего, под благовидным предлогом отправит его домой. Или же сделает все возможное, чтобы лишить Кесслера возможности продолжить работу над расшифровкой пергамента. Но молодой иезуит даже не представлял, насколько итальянец его боялся. Манцони был полностью уверен в том, что Кесслер благодаря общению с Лозински узнал гораздо больше, чем хотел показать. Поэтому было бы глупо убирать немца из состава рабочей группы. Напротив, план Манцони состоял в том, чтобы доверить Кесслеру особое задание, которое исключило бы возможность того, что немец разболтает всем, что он узнал от коадъютора. У каждого ордена есть множество подобных заданий, которые заставляют получившего их клирика исчезнуть на годы. Или навсегда.