Вскоре она заболела и ездить перестала, но эта поездка в батраки запомнилась надолго и нам, и сыночку. Даже когда он перестал быть Андрейкой, а стал Андреем Игоревичем, он вспоминал это лето, деревню и бабушку Настасью.

Лето обычно заканчивалось слишком быстро, и мы с легкой грустью возвращались домой, на Севастопольский проспект, в свою любимую квартиру. У каждого здесь был свой уголок. У Лены – ее письменный стол со школьными тетрадками, учебниками и стихами Игоря. Сам Игорь же любил сидеть в их комнате в углу, в кресле, и читать газеты, иногда вслух для Лены, если попадалось что-то интересное. У кресла стоял торшер и освещал только его голову, руки и газету, остальное оставалось в тени. Таня любила свою темноватую и холодноватую комнату. Она, как правило, сидела на своей кровати у самой стены в углу, закутавшись в теплый плед и обложившись подушками со всех сторон, обычно что-то читала или писала секретное и не любила, если к ней входили и нарушали ее покой. Ну а мы с Андрейкой то играли, то он сидел за уроками, а я вязала, напевая. Если было еще не холодно, то мы ставили два стула рядком перед открытым окном, клали на подоконник подушки и, облокотившись на них, могли тихо разговаривать, глядя, как растет рябина под нашим окном, или просто слушать вечернюю тишину и дыхание природы. Кстати, зеленая лампа перекочевала на Андрейкин стол…

А было это так. Он учился в школе неважно, притом что способности были хорошие. Но, видимо, нервная система была в расшатанном состоянии от всех испытаний и неприятностей, что он перенес в своем детском возрасте, – это и астматические приступы, случавшиеся регулярно, и преследование в школе, и потом этот случай с собакой на Кавказе… Ему трудно было сосредоточиться, домашние задания мальчик делал из-под палки, как говорится. Но полюбил читать. Стал читать книги просто запоем и часто занимался этим вместо уроков, положив открытую книгу в ящик письменного стола и выдвигая его, когда взрослых не было рядом. Лена пыталась на него повлиять, но, боясь нанести еще одну травму, старалась делать это мягко, педагогически.

Одним из ее методов и стала эта старая зеленая лампа. Андрейка был мальчик впечатлительный и интересовался историей семьи. Лена рассказала, какой путь прошла лампа, прежде чем попала к ней на стол, свидетелем каких событий этот изумрудного цвета стеклянный колпак был, добавила немного мистики и торжественно перенесла предмет со своего письменного стола на Андрейкин. Из ее рассказа следовало, что лампа не волшебная, но особенная, что она не может творить чудеса, но может помогать тем, кто стремится к знаниям и хорошим делам, и, наоборот, не помогать ленивым и вредным людям. Андрейка был уже школьником и довольно скептически относился ко всем историям, в которые верил раньше. Он уже не верил в Деда Мороза и аистов, приносящих детей. Но эту историю, рассказанную мамой, принял сразу и безоговорочно, так как речь шла о родных людях, о них он уже слышал раньше, и ему самому очень хотелось поверить в то, что лампа необычная.

Он стал лучше учиться, у него появился свой уютный уголок за письменным столом с мягким зеленым сиянием лампы над ним. И, наблюдая за ним, делавшим уроки или просто читавшим книгу при свете этой лампы, я сидела в своем кресле, вязала и смотрела, как мой мальчик растет и взрослеет. Он уже у нас в семье перестал быть Андрейкой, а был то Почемучкой, то Знайкой, то Профессором…

Поездка в Пермь

Андрею исполнялось десять лет. Если вы помните, то все Межеричеры, а особенно Ольга Николаевна, мама Игоря, любили плавать на корабликах по Москве-реке. И они решили в честь юбилея сына отправиться всей семьей в путешествие на пароходе по Волге от Москвы до Перми, где жили Ленины двоюродные братья и сестры. Для нее Пермь была особым местом, там она с мамой и братом находилась в эвакуации во время войны, там ходила в первый класс. Перед концом войны они вернулись в Москву, но сам город и своих родственников Лена помнила до сих пор, переписывалась с ними. Я тоже поехала на пароходе, но только до Углича и от причала уже в Ракушино к своей родне. В отпуск.

Корабль, на который мы сели, назывался «Добролюбов» – старый трехпалубный пароход белого цвета с высокой черной трубой посередине и двумя большими водяными колесами по бокам, приводящими судно в движение. Каюта у нас была с окном, но мы почти всё время находились на палубе, наблюдая берега и всё, что на них происходило. Я больше проводила время с Танюшей и Андреем, а родители то общались с другими пассажирами, то танцевали вечерами на палубе под музыку. Каюта наша была большая и находилась на верхней палубе. Как и другие пассажиры первого класса, обедали и ужинали мы в ресторане вместе с офицерами корабля. Бывало, что и капитан сидел с нами за столом. Это очень нравилось и Тане, и нашему Андрею, он даже что-то спрашивал у капитана, и тот ему отвечал.

Мы плыли сначала по довольно узкому каналу, потом по руслу Волги, а потом вышли в широкое Рыбинское водохранилище, ну просто море, такое оно было большое, а посреди виднелась колокольня затопленной церкви в поселке или городке – напоминание о времени, когда здесь строили электростанцию и затопили несколько населенных пунктов, чтобы образовалось это море.

Углич не очень далеко от Москвы, если плыть к нему по реке. Всего два дня и две ночи на корабле – и мы на месте. Но мы сходили на берег во всех городах, где делались остановки, и ездили на экскурсии. Особенно мне запомнилась набережная Рыбинска со старинными фонарями на ней и бывшими купеческими особняками, выстроившимися вдоль булыжной мостовой. Ну и, конечно, белоснежный кремль Ярославля, там, где Ярослав Мудрый поборол медведя и заложил город…

Два дня пролетели незаметно, и вот я уже стою с чемоданом на набережной Углича и машу платком вслед уплывающему вдаль пароходу. Моя семья на высокой его корме, и все тоже машут. Все четверо, одетые в белую легкую одежду, отдаляясь, на фоне голубой воды сливались постепенно с белым корпусом корабля в одно небольшое светлое пятно. Жалко было расставаться, хотелось еще плыть и плыть, но мне надо было, пользуясь случаем, что москвичи в отъезде, навестить сестру и могилы родителей.

Дом наш в Ракушине стал