Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да-а… — прохрипел небритый. — Ты, Профессор, не знаешь, чего же ещё? Никто здесь не знает. Пей и молчи.
Мяк подвинул кружку к себе и проворчал:
— Ты Профессора не беспокой. Он утомился — еле стоит. Его бы надо уложить.
— Уложить? — просипел небритый. — Уложить, так уложить. Вонька, уложай Профессора, лысый глаз!
Хозяйка взглянула на бутылку и ответила:
— Ещё рано. Фанфарик ещё не кончился.
Небритый вскинул голову и грозно прохрипел:
— Для Профессора кончился. Видишь, мается он, лысый глаз!
Воня, ни на кого не глядя, подвинула к себе кружку и быстро выпила содержимое:
— Вы привели — вы и укладайте.
— Вот зараза, лысый глаз! — проворчал небритый. — Мяк, давай его отведём. Положим учёного. Сам-то он никудышный нынче, лысый глаз!
Они несколько минут возились с пришельцем, оторвали его от комода, подхватив под руки, протащили к Вонькиному дивану и, запыхавшись, плюхнули тело Профессора на рыхлую тёмную поверхность. Мяк следом поднёс костыли и положил их рядом на пол.
— Надо идти, — предложил он и, обращаясь к небритому, добавил:
— Допивай и пойдём.
Небритый взглянул на Мяка, на Воню, которая, стоя у комода, раскачивалась из стороны в сторону и что-то мурлыкала себе под нос.
— Уже поёт, — произнёс небритый. — Значит, нам пора, и остатки Нуде принесём. — Он подхватил фанфарик, заткнул горлышко пробкой и сунул бутылку в карман куртки.
Около часа они добирались до Нудиного подвала. Небритый несколько раз останавливался, проверял, цел ли фанфарик в кармане, ворчал, жалуясь на темень и сырую погоду, ругал Воню, Нуду и всё, что мешало ему идти по тёмным переулкам в сторону либертории. Мяк поддакивал ему, не спорил, соглашался с несколько странными доводами небритого и, как правило, хвалил его за мудрость и правильность суждений обо всём.
В подвале было тускло и холодно. Нуда сидел на стуле и мотал головой, словно не соглашался с кем-то.
— Ну и холодно у тебя! — произнёс Мяк, приближаясь к столу. — Почему не топят?
— Не знаю, — равнодушно ответил Нуда. — Труба холодная с утра.
— Погрейся. — Небритый выставил бутылку на стол и продолжил:
— Мы тебе фанфарик принесли.
Нуда перестал мотать головой, встал и подошёл к столу.
— Да, погреюсь, — ответил он и достал откуда-то снизу стакан, налил себе спиртного, медленно выпил и тихо произнёс: — Меня с базы того… Вот… — И он показал синяк под глазом. — Прямо в переходе…
Небритый хмыкнул — то ли от удивления, то ли от жалости к Нуде — и, кряхтя, расположился в своём кресле.
— Обидели, значит, лысый глаз! — прохрипел небритый. — А ты радуйся. Радуйся, что глаз цел, а база и переход твой — ну их, лысый глаз! Пойдёшь на мусорку вместо Злыки.
Нуда промолчал, отошёл от стола и улёгся на матрас. Он несколько раз переворачивался с боку на бок, в конечном счёте лёг на спину и заговорил:
— Никуда не пойду. Буду Мяку на вокзале помогать. Я много чего могу. Могу носить чего-нибудь, могу помогать по хозяйству. Могу на подхвате…
Он на несколько секунд задумался над тем, что же может, и продолжил:
— Могу даже ухаживать за кем-нибудь. Был же я когда-то…
— Когда-то все мы были, — перебил его небритый. — Были когда-то, а теперь не стали. Что, не хочешь на мусорку идти?
— А что я там не видел, на мусорке вашей? Работа вредная, чистоты нет. Не резон мне там ошиваться.
— Смотри-ка, Мяк, не резон ему! — прохрипел небритый. — Непыльную работёнку ему подавай!
— Да, непыльную. Я уж здесь который год — привилегии должен иметь, а вы меня на мусорку! Злыка и то хотел уйти оттуда, а я что, хуже Злыки? Что, хуже?
Нуда резко поднялся с матраса, кинулся к столу, вылил в стакан остатки содержимого бутылки и залпом выпил.
— Обидеть хотите мусоркой… Обидеть? — Нуда сгорбился и, скрючившись, снова улёгся на матрас.
— Ну поспи, поспи, обиженный, — прохрипел небритый и закрыл глаза.
Мяк потрогал рукой трубу в нескольких местах и, убедившись, что она везде одинаково холодна, сел на стул и, скрестив руки на груди, задремал. В дрёме вспомнил он свою обиду у дядьки.
Мякинский дядька жил с семьёй в маленьком городке на берегу реки — не очень большой, но и не маленькой. Летом по реке ходили малые судёнышки, перевозили и людей, и грузы разные, помогали железной дороге снабжать население разнообразными необходимостями. На реке рыбалка была, но не промысловая, а так — для любителей. Дядька рыбалку любил, и, как выдавалась свободная минутка, так он и на рыбалку. Изредка брал он с собой и Мяка, и сынишку — пытался приручить к своему любимому занятию. И вот такой случай произошёл.
Собрались они втроём на рыбалку. Дядька червей отменных в саду накопал, снасти приготовил, поручения сыну и Мяку выдал, что кому прихватить с собой. Погрузились они рано поутру в лодку и пошли против течения в те места, где полагалось хорошей рыбе быть. Течение на реке приличное, не давало оно возможности выгрести лодку против него — и приходилось толкать, тащить посудину вдоль берега через перекаты по грудь в воде, а то и выше. Добрались рыбаки через час до заветного места, бросили якорь, удилища размотали — хвать, а червей нет! Баночка с отменными червями отсутствует в лодке, словно её и не было здесь никогда.
Дядька на Мяка:
— Забыл? Как же забыл? Как рыбалить-то без червей?
Дядька на парня сердится, а парень-то помнит, что не ему поручали червей не забыть взять. Сынишке своему дядька это дело поручил.
Сидит Мяк в лодке, слушает дядькины упрёки, и обида его берёт всё больше — хоть из лодки в воду прыгай и за червями назад в город плыви несколько километров. Парень хочет дядьке возразить, что не он виноват, а сынишка его, но не может — дядька сердитый не поверит ему, а этот сын-забывалкин тихо сидит и виду, что виноват, не подаёт.
У дядьки сердитый запал поутих понемножку, и соображает он, что червей где-то добыть надо. И поручает он Мяку сойти на берег и порыскать червей где-нибудь на берегу, а они с сыном подождут его, посидят в лодке.
Выбрался Мяк на топкий берег. В болотину забрался и больше часа ковырялся голыми руками в болотной траве, набрал в баночку червей и жуков болотных, на лодку вернулся, и с этой наживкой кое-как рыбалка продолжилась, но удовольствия у парня от этой рыбалки не
