Он дернул головой, словно не слышал, как открылась дверь, не знал, что я вошел. – Это ты зеркало разбил?

Он взглянул на зеркало, потом на меня.

– К несчастью.

– Я не знаю, что происходит, но ты должен со мной поговорить, – сказал я, отвлекаясь на стук пульса в ушах и не совпадавшие с ним глухие басы, ухавшие за стеной – настойчивые, не знающие преграды. – Я просто хочу помочь. Позволь мне помочь, хорошо?

У него дрожали губы, он закусил нижнюю, но руки у него тоже тряслись, как будто не выдерживали его веса. Из-за трещины его лицо в зеркале раскололось на четыре части. Он покачал головой:

– Нет.

– Да ладно. Мне можно сказать. Даже если все плохо, даже если все очень плохо. Мы придумаем, как все исправить. – Я осознал, что умоляю, и тяжело сглотнул. – Джеймс, пожалуйста.

– Нет.

Он попытался меня оттолкнуть и выйти, но я преградил ему дорогу.

– Отпусти меня!

– Джеймс, погоди…

Он бросился на меня всем весом, пьяно и тяжело. Я одной рукой уперся в дверь, второй поймал его за плечи. Почувствовав мою руку, он толкнулся сильнее, и я прижал его к себе, чтобы не дать отбросить меня в сторону или уронить нас обоих на пол.

– Отпусти меня! – сказал он глухо, в сгиб моего локтя.

Он еще пару секунд побрыкался, но я держал его неожиданно крепко, его руки были зажаты между нами, ладонями он бестолково упирался мне в грудь. Внезапно он показался мне таким маленьким. Как легко я мог бы его одолеть.

– Нет, пока ты со мной не поговоришь.

У меня напряглось горло, я боялся, что расплачусь, пока не понял, что Джеймс уже плачет, даже всхлипывает, тяжело и неловко хватая воздух, отчего его плечи под моей рукой трясутся и дергаются. Мы качались в каком-то неожиданном подобии объятия, пока он не поднял голову и его лицо не оказалось слишком близко к моему. Он вывернулся, спотыкаясь, вышел в прихожую и с детской сердитой обидой сказал:

– Не ходи за мной, Оливер.

Но я пошел за ним, слепо, глупо, как во сне, когда какая-то огромная таинственная сила заставляет двигаться вперед. Я потерял его в толпе, танцевавшей в гостиной, в туманных неясных огнях, синих и фиолетовых, среди электрических теней, головокружительно двигавшихся от стены к стене. Пробираясь между танцующими, я искал в людском мареве лицо Джеймса. Заметил, как он вышел в кухню, и пошел за ним следом, едва не упав, так спешил его догнать.

К третьекурсникам присоединились Рен, Колин, Александр и Филиппа. Джеймс обернулся через плечо, увидел меня, сгреб Рен за руку и потащил ее прочь.

– Джеймс! – пискнула она, семеня за ним. – Что ты…

Он уже тащил ее из кухни к лестнице.

– Стой! – сказал я, но он меня перебил.

– Рен, пойдем со мной в постель, пожалуйста.

Она замерла на месте, и мы застыли, глядя на нее. Но она видела только Джеймса. Ее губы беззвучно шевельнулись, потом она, заикнувшись, произнесла:

– Да.

Он взглянул поверх ее головы на меня с каким-то странным горьким и мстительным выражением, но это длилось лишь долю секунды. Потом он ушел, утащив ее за собой. Не веря своим глазам, я шагнул следом, но Александр поймал меня за плечо.

– Оливер, нет, – сказал он. – Не в этот раз.

Он, Филиппа и я стояли, глядя друг на друга, а примолкшие третьекурсники смотрели на нас. За нашей спиной, ни о чем не ведая, грохотала музыка, снаружи ревел ветер. Я, оцепенев, застыл посреди комнаты, смятение не давало мне ни заговорить, ни пошевелиться. Ни для начала заметить, что Мередит исчезла.

Сцена 3

Я проснулся один в комнате Филиппы. После того как Джеймс увел Рен в Башню, я провел ночь, блуждая по Замку в тумане, гадая, куда делась Мередит, и волнуясь намного больше, чем мог кому-нибудь рассказать. К тому времени, как дом опустел и все улеглись, я пришел к тревожному выводу, что она не вернется. В половине третьего я постучался к Филиппе. Она открыла, на ней была огромная фланелевая рубашка и шерстяные носки, натянутые до середины лодыжек.

– Я не могу пойти в Башню, – сказал я ей. – Мередит пропала. Не хочу спать один.

Я наконец-то понял это чувство.

Она распахнула дверь, уложила меня, подоткнула одеяло и калачиком свернулась рядом, не сказав ни слова. Когда я задрожал, она подвинулась ближе, закинула руку мне на бок и заснула, уткнувшись подбородком мне в плечо. Я слушал ее дыхание, чувствовал, как ее сердце стучит мне в спину, и мне удалось себя обмануть, понадеяться на то, что, когда мы проснемся, все, возможно, вернется к нормальной жизни. Но была ли у нас нормальная жизнь, чтобы к ней вернуться?

Утром в доме не было ни души. Я не знал, куда они разошлись, но вернуться они, скорее всего, рассчитывали в вымытый и вычищенный Замок, откуда будут убраны все следы вечеринки. Мне, как наркотик, нужна была возможность отвлечься, чем-то занять и утомить мозг, не дать ему заплутать в воспоминаниях о прошлой ночи. Так что я несколько часов провел на четвереньках, голова у меня кружилась от запаха отбеливателя, руки я, отскребая все вокруг, ободрал. Мне казалось, что Замок толком не убирали годами, и я набросился на грязь, скопившуюся в бороздках между половицами, одержимый мыслью, что я сумею вычистить дом, крестить его, смыть его грехи и дать ему новую жизнь.

Из кухни я перешел в ванную первого этажа, потом в столовую, в прихожую. С разбитым зеркалом я поделать ничего не мог – нужно будет связаться с хозяйственной частью в Холле, – но стер красные пятна крови Джеймса и черный потек туши Мередит. Патрончик так и лежал на полу. Я подобрал его, сунул в карман, задумался, когда смогу его вернуть.

Я вполз наверх по лестнице с тряпкой и полиролью в руках, и, когда добрался до второго этажа, у меня болели колени. Подпаленный ковер в библиотеке я восстановить не мог, поэтому оставил все как есть. Вычистил ванную, помыл пол в коридоре, протер окна в комнатах и прибрался там, где мог это сделать, не трогая чужие вещи. Застелил постель в комнате Филиппы. При виде гладкой постели Рен, в которой никто не спал, мой желудок свернулся в тугой узелок. Я закрыл ее дверь, не решившись войти. У Александра был такой бардак, что я мало что мог. Я заглянул под его кровать, осмотрел ящики стола в поисках всякого наркоманского