обнаруживал, что внутрь затолкали Ричарда и из его носа, глаз и рта течет красное. Но он больше не был единственным актером моего сновиденческого репертуара; к труппе присоединились Мередит и Джеймс, иногда игравшие моих любовников, иногда моих врагов, а иногда занятые в таких хаотичных сценах, что я не понимал, кто они. Хуже всего было то, что иногда они сталкивались друг с другом и, казалось, вовсе меня не видели. В драмах моего подсознания они, как насилие и близость, стали каким-то образом взаимозаменяемы. Не раз я просыпался, виновато вздрогнув, и не мог вспомнить, в какой я комнате, чье дыхание рядом мягко колышет тишину.

Я открыл глаза, и на меня уставилось мое собственное головокружительное отражение. Щеки у меня были запавшие, кожа в пятнах выцветающих синяков. Я поднял голову, посмотрел по очереди на своих друзей. Александр дошел до конца моста и сидел, глядя в пустой зал. Мередит стояла на самом краю сцены, уставившись в оркестровую яму, как прыгун, обдумывающий самоубийство. Рен в нескольких шагах за ее спиной аккуратно ставила ноги пяткой к носку, раскинув руки, шла по канату. Филиппа отступила в левую кулису; она стояла, подняв лицо к Камило, который склонился к ней и шептал что-то, не нарушая тишины.

Джеймса я обнаружил у задника, он стоял, вытянув руку, соприкасаясь ладонями со своим отражением, и глаза его в космическом свете были аспидно-синими.

Я переступил с ноги на ногу, мои подошвы скрипнули по зеркалу. Джеймс обернулся и встретился со мной взглядом. Но я остался, где стоял, боясь двинуться к нему, боясь, что оступлюсь на ровном месте, оторвусь от якоря, удерживавшего меня, и уплыву в пустоту космоса – бродячей блуждающей луной.

Сцена 2

Первое представление «Лира» прошло довольно гладко. Афиши, выполненные в белом и полночно-синем, появились на всех свободных стенах в кампусе и в городе. На одной из них был Фредерик в белом одеянии, у его ног недвижно осела Рен, а под ними —

НЕ СТОЙ МЕЖДУ ДРАКОНОМ

И ЯРОСТЬЮ ЕГО

На другой Джеймс в одиночестве стоял на мосту с мечом на поясе, яркая точка в темноте. Среди звезд, отраженных под ним, были разбросаны мудрые слова Шута:

НЕ ВЕРЬ ВОЛКУ ПРИРУЧЕННОМУ

На премьере зал был битком. Когда мы вышли на поклон, зрители встали, подхваченные океанским приливом, но аплодисменты не заглушили отзвуки горя, сохранившиеся после трагической финальной сцены. Гвендолин сидела в первом ряду рядом с деканом Холиншедом, на щеках у нее блестели слезы, к носу она прижимала бумажный платочек. Мы вернулись в гримерки в удушающей тишине.

Вечеринку труппы мы запланировали, как всегда, на пятницу, хотя все мы, в этом я не сомневался, были не в настроении праздновать. В то же время мы отчаянно хотели сделать вид, что все в порядке – или что-то вроде того, – и убедить в этом всех вокруг. Колин, умиравший в конце третьего акта, вызвался сбегать в Замок до поклона и подготовить все к нашему возвращению. Вяло изображая, что уважаем недавнее наступление школы на безответственное пьянство, мы купили вдвое меньше бухла, чем обычно, а Филиппа и Колин дали возможным гостям понять, что, если в радиусе мили от Замка – или Александра – обнаружатся какие-то запрещенные вещества, расплата будет жестокой.

После спектакля мы не спеша переоделись, отчасти потому, что костюмы у нас были сложные (нас одели в неоклассическом стиле ампир, в разные оттенки синего, серого и сиреневого), отчасти потому, что мы, поголовно плохо спавшие, слишком устали, чтобы двигаться резвее. Джеймс переоделся быстрее, чем мы с Александром, повесил костюм на стойку и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Когда мы появились за задником, его и след простыл.

– Наверное, уже ушел в Замок.

– Думаешь?

– А куда еще ему идти?

– Кто знает. Я перестал гадать.

Ночь была холодная, с неба порывами налетал безжалостный ветер. Мы поплотнее запахнули куртки и быстро пошли, втянув головы в плечи. Ветер так грохотал, что мы почти дошли до входной двери, прежде чем услышали музыку. В отличие от прошлой вечеринки, снаружи огоньков не было – только тусклый желтоватый свет, сочившийся из кухни. Наверху в одном из окон библиотеки трепетала свеча.

Мы вошли и увидели, что в кухне народу немного. Были открыты только две бутылки, большая часть еды нетронута.

– Сколько сейчас? – спросил я.

– Достаточно поздно, – ответил Александр. – Народу должно бы быть побольше.

Мы выслушали тихие поздравления группки, собравшейся у стойки, потом из столовой вышли Рен и Филиппа. Они переоделись для вечеринки, но выглядели странно бесцветными: Филиппа в текучем серебристо-сером, Рен в бледном холодном розовом.

– Привет, – сказала Филиппа, чуть повысив голос, чтобы ее было слышно поверх грохота и уханья доносившейся из соседней комнаты музыки, которая казалась неуместно бодрой. – Выпить хотите?

Александр: Можно и выпить. Что у нас есть?

Рен: Немного. Наверху припасено чуть-чуть «Столичной».

Я: Меня устроит. Кто-нибудь видел Джеймса?

Они дружно покачали головами.

Филиппа: Мы думали, он вернется с вами.

Я: Да. Мы тоже.

– Может, он опять пошел прогуляться, – предположила Рен. – По-моему, ему нужно немножко времени, чтобы отойти от Эдмунда, понимаешь?

– Да, – сказал я. – Наверное.

Александр оглядел комнату, вытянув шею, чтобы увидеть все головы, потом спросил:

– Где Колин?

– В столовой, – ответила Рен. – Обихаживает гостей, не то что мы.

Филиппа тронула Александра за локоть.

– Идем, – сказала она, – он тебя ждал.

И они вдвоем скрылись в столовой.

Рен посмотрела на меня, слабо улыбнулась. Я неубедительно повторил ее улыбку и спросил:

– Думаю, Мередит ты не видела?

– В саду, по-моему.

– У тебя все будет хорошо, если я тебя оставлю?

Она кивнула:

– Все будет в порядке.

Я неохотно ее покинул и выскользнул наружу.

Мередит опять сидела на столе. Зрелище было бы знакомое, напоминавшее ту, теперь печально известную вечеринку в ноябре, если бы не ощущение пустоты и покинутости при виде двора. Ветер вился вокруг меня, рвался под рубашку и пиджак, запускал волны мурашек по коже. Мередит съежилась на столе, прижав к телу локти и плотно стиснув колени. Одета она опять была в черное, но выглядела так, словно готовится скорее к поминкам, чем к вечеринке. Ее волосы диким рыжим вихрем бились у лица.

Пока я шел через двор, ветки деревьев шелестели и терлись друг о друга, наполняя сумрак тихим свистом и стуком. Музыка в Замке прихрамывала и приплясывала, ее то заглушал ветер, то доносило сквозь деревья, как дымный сладкий запах курений. Я сел рядом