Вообще, свержение и смерть Петра не вызвали осуждения даже за границей, даже у тех, кто уж никак не зависел от новой российской государыни. Обожаемый Петром император Фридрих в ответ на сообщение о событиях в Ораниенбауме только пожал плечами:

— Он позволил свергнуть себя, словно ребенок, которого отправляют спать.

Петра Федоровича похоронили в перчатках, чтобы не бросались в глаза синяки, но похоронили с почестями, все же он был императором, пусть и свергнутым, а правил всего полгода.

Единовластной правительницей, прошедшей для этого труднейший путь, стала Екатерина Алексеевна, урожденная София-Фредерика Ангальт-Цербстская.

Только она знала, чего стоили все моральные мучения, только она знала, какую цену заплатила за свое восшествие на престол, сколько вынесла и передумала за восемнадцать лет жизни в России. Свершилось: она, Фрикен, стала императрицей в огромнейшей стране, и теперь никто не мог помешать ей править, к чему она столько лет готовилась.

Наступал новый день, который нес множество забот, но забот уже государственных. Рано утром проснулась и сладко потянулась новая Екатерина, которой предстояло править Россией долгих тридцать четыре года.

А Орловы?.. Ну что Орловы? Алехан оказался прав и не прав одновременно: Екатерина не обвинила его в убийстве, но и зависимости сумела избежать. Алехан Орлов недостаточно хорошо знал ту, которую решил приручить, природное умение новой государыни ладить со всеми, но всех держать на расстоянии помогло ей и теперь, Орловы остались при троне, были обласканы, но так и не смогли подняться от подножья трона выше. Екатерина оказалась хитрей. Григорий так и остался фаворитом, ему не удалось уговорить Екатерину тайно обвенчаться. Это удалось позже другому человеку — тоже Григорию, только Потемкину.

Но это уже другая история…

Огромное судно «Днестр» бросалось в глаза издали. Корабль, на котором путешествовала императрица, был заметно больше остальных. Григорий Потемкин предусмотрел все, чтобы его повелительнице было удобно и не пришлось менять привычек: на судне имелись и огромная столовая, где устраивались настоящие полноценные приемы, и спальня, и кабинет, и еще много, много чего. Но не размеры огромного корабля, не роскошь его отделки сейчас интересовали Станислава Августа Понятовского. Его сердце стремилось к той, которую он не видел двадцать восемь лет, к его Кате…

Потемкин предусмотрел даже это. Встреча состоялась близ Переяславля в Каневе, практически на границе с Польшей, ведь королю покидать свою Польшу нельзя. Если бы Екатерина разрешила, то Станислав нарушил бы этот закон, несмотря ни на что, но она сначала отговаривалась немыслимой занятостью, потом он узнал о Потемкине, потом о других фаворитах… Но главное — она жила своей жизнью, в которой ему просто не было места.

Когда, став императрицей, Екатерина практически настояла на выборе королем именно Станислава Августа, Понятовский просил:

— Не делайте меня королем. Мне приятней видеть вашу голову на подушке рядом со своей.

Он хотел быть с ней в качестве кого угодно, хоть просто фаворита, даже друга на посылках, шута вроде Льва Нарышкина. Но она не желала этого, Екатерина хотела оставить его в своих воспоминаниях. А еще (он об этом и не подозревал) она не простила того унижения, когда муж просто из каприза, из желания уравнять ее с собой позволил им любить друг дружку, а Станислав Август не убил за это великого князя.

Она всего добилась сама, даже там, где помогали Орловы, она сама сделала себя императрицей не только по статусу, но и по сути. И теперь не желала не только меняться, Екатерина не желала вспоминать те годы, когда была еще унижена, почти бесправна, не хотела этих воспоминаний, а он так рвался вспомнить…

Когда Станислав Август плыл в лодке к кораблю государыни, начался довольно сильный дождь. Он так спешил, что не подумал о такой неприятной возможности, и, хотя один из гребцов дал королю свой плащ, Понятовский все же промок. Именно таким — мокрым, почти жалким — он готов был предстать перед Екатериной, императрицей России. Конечно, это не могло добавить настроения, но Понятовский все же держался.

И вот ее каюта, вернее, роскошные апартаменты. Екатерина не пожелала, чтобы кто-то присутствовал на этой встрече, не вышла встречать сама. Она словно что-то предчувствовала…

Никто не знает, о чем думала эта замечательная женщина перед встречей со своей самой романтической любовью, со своим Стасом, которому когда-то писала такие восторженные, страстные и нежные письма.

Открылась дверь, секретарь доложил о короле Польши и вышел, плотно прикрыв дверь за собой.

Екатерина Алексеевна повернулась и замерла. Перед ней стоял красивый, статный, хотя и располневший, но значительно постаревший ее Станислав… Его глаза теперь смотрели с ожиданием, теперь… А всего мгновение назад она явственно прочла в них то, чего так боялась: замешательство от того, насколько изменилась Катя, как постарела. Опытный царедворец Понятовский сумел скрыть свое замешательство, но оно было, и Екатерина успела его заметить.

К тому же его вид (и промокший наряд здесь был ни при чем), изменившееся со временем лицо показали и ей самой, насколько изменилась она. Понятовский искал в стоявшей перед ним женщине ту самую Катю, которая не боялась сбегать в мороз из дворца под носом у мужа, только чтобы хоть на минутку встретиться со своим Станиславом, которая могла морочить голову опасному Шувалову, в то время как веселая компания пряталась в ее спальне за ширмами, лазила в окно в Ораниенбауме… Искал и не находил. Перед ним стояла властная правительница, пожилая, добродушная, но вовсе не намеренная совершать какие-то глупости и, что особенно важно, вспоминать о прошлых.

Он снова, как когда-то в Ораниенбауме после пощечины, ничего не понял. Понятовский не понял, что одним мгновением, тем, что испугался новой Екатерины, навсегда закрыл дверь в ее сердце.

Станислав Август хотел воспоминаний, а Екатерина не желала их, она не хотела снова вспоминать годы унижения и страха, своей борьбы, она была довольна той жизнью, которой добилась, гордилась своими успехами, своими внуками и не намеревалась травить душу прошлыми страданиями.

Встречи не получилось.

Станислав Август вспомнил, что он король, стал говорить, что наместник России в Польше Репнин ведет себя слишком по-хозяйски, что поляки от него стонут и возмущаются… Екатерина слушала невнимательно, все это она уже читала в его посланиях, к чему повторять снова и снова. Он не смог тронуть ее душу, как не смог тронуть память. Это была чужая женщина, голову которой он вовсе не хотел бы видеть рядом со своей на подушке.

А она, которой в этой стране все так трудно досталось с первого дня и до последнего, которая приложила столько сил, чтобы все случилось так, как случилось, взяла на душу грех, много лет трудилась, не зная отдыха и спокойствия, которая выстрадала свою власть и положение, не желала возвращаться в прошлое даже на миг.