Борис сжал челюсти.

– В курсе. Она умерла.

– Вот как? Откуда же такие сведения?

– Мне позвонила ее университетская подруга. Несколько дней назад.

– Интересно. И что она сказала?

– Сказала, что получила из зоны, где сидела Александра – кажется, это где-то в Средней Азии, – извещение о ее смерти. От сердечной недостаточности или что-то в этом роде.

– Весьма прискорбно. Но зачем она сообщила это тебе? Чего хотела?

– Не знаю. Наверное, хотела, чтобы я почувствовал себя сволочью. Мы с этой фифочкой не ладили еще в университете.

– Ну и как – у нее это получилось?

– Спокойной ночи, Евгений Евгеньевич.

– И тебе счастливо, зятек.

Борис Феликсович сунул нераскупоренную бутылку обратно в бар и судорожно взглянул на часы. Фу ты, слава Богу, еще есть время прийти в себя. А то от этих мыслей он что-то совсем раскис. Не хватало, чтобы Люба застала его в прострации.

Он должен думать сейчас только о ней. О ее прекрасных синих глазах – каких-то просто неестественно синих, будто в них капнуло ясное осеннее небо... И о том, что эта женщина так мучительно напоминает ему ту, другую, которая была когда-то и которой больше нет, нет...

Борис в ужасе вздрогнул. «Идиот! Неврастеник! Нет, об этом ты думать не будешь! Не сметь об этом думать!»

Усилием воли он отогнал наваждение. Но его тело, которое только что само было готово плавиться от страсти, теперь покрылось ледяными мурашками. Жемчужников накинул пиджак и опять посмотрел на часы. Уже совсем скоро...

«Ничего не может случиться! Ни-че-го, что могло бы разлучить меня с Любой. Ни за две недели, ни за два месяца, ни за двести лет. Нам не помешают быть вместе ничто и никто. Ни Кондрашов с Ларисой Евгеньевной, ни Рэймонд Кофи, какой бы он ни был – голубой или просто черномазый. Ни эта чертова Мелешкина с призраком Александры!»

Господи, ну надо же было ей позвонить именно сейчас! Когда у него появилась Люба, когда счастье стало так возможно, так близко... Мерзавка! Она же понимает, что Шурку теперь не вернешь, зачем она отравила ему жизнь этим звонком? «Я хочу, чтобы ты, Жемчужников, каждую минуту, каждую секунду помнил о том, что это ты загнал Сашку в могилу. И ты будешь помнить об этом всегда, я тебе обещаю!» Какая дешевая мелодрама – как раз в духе этой вульгарной красотки. Ей бы в «мыльных операх» сниматься! А в довершение ко всему Вероника, кажется, подслушала разговор, смотрит теперь как-то странно. Бог с ней, если б только смотрела, но она же будет болтать, поползут слухи...

Резкая трель в прихожей подбросила его с подлокотника кресла будто пружиной. Это она! Нет... Тьфу ты! Нервы так напряжены, что принял телефон за домофон. Кто это еще в такой час? Неужели Люба передумала?!

– Борис? – услышал он какой-то чужой голос тестя. – Слава Богу, ты дома! Один?

– Да. Добрый вечер, Евгений Евгеньевич.

Он хотел сказать: «Пока да», но решил не усложнять. Быть может, так он поскорее отделается от шефа.

– Ах да, извини: здравствуй. Послушай, Борис, ты не мог бы сейчас приехать? Произошло нечто... Словом, ты мне нужен, и срочно.

– Что случилось, шеф? Что-нибудь с Олимпиадой Павловной?

– Нет, с Липой все в порядке, насколько это вообще возможно. Мне надо с тобой поговорить, очень серьезно.

– Именно теперь, в десять вечера?

Что это с ним, в самом деле? Забыл поздороваться, и зятьком ни разу не назвал...

– Дело, как говорится, не терпит отлагательств. Так ты едешь?

– Извините, Евгений Евгеньевич, никак не могу. Я жду гостей.

– Гостей или гостью?

– Ну, раз вы спросили... Предположим, гостью. Это имеет какое-то значение?

– Еще какое! Разумеется, это твоя Люба? Говори быстро!

– Да, это она. В чем, собственно, дело? Раньше вас не шокировало, когда я изменял вашей дочери.

И в этот миг прямо у него над ухом прозвучал сигнал домофона.

– Борис, сейчас не время для иронии! Эта женщина...

– Шеф, ради Бога, извините. Звонят, я должен открыть дверь. Уверен, ничего не случится, если мы перенесем этот разговор на завтра.

– Погоди, дурак! Не бросай трубку! Ты же ничего не знаешь о ней!

– Я знаю главное, она пришла, а я не могу ее впустить. Еще раз простите, но я прерываю разговор. Спокойной ночи, Евгений Евгеньевич. Я заеду к вам завтра утром, до службы.

И Борис быстро опустил трубку на рычаг.

Одной рукой он торопливо нажал кнопку ответа, а другой – решительно выдернул телефонный шнур из гнезда.

– Боря? Ты почему не впускаешь меня, бессовестный? У тебя что – другая женщина?

«Ты». Она сказала ему «ты»!

– Простите, Любочка... То есть прости! Я отвечал на телефонный звонок. Поднимайся, я жду тебя у лифта... любимая. Восьмой – не забыла?

– Не бойся, мимо не проеду.

Она была восхитительна в своей короткой песцовой шубке, румяная, пахнущая морозной свежестью и такая желанная... Она положила руки ему на плечи, но, как всегда, подставила щеку вместо губ. Ничего. Он подождет.

Борис помог девушке освободиться от шубки. Не удержался и коснулся жадными губами ее теплой шеи, еще и еще... Когда он втянул ноздрями ее запах, ему показалось, что он сходит с ума и все это уже было с ним когда-то! Он ощущал аромат этой кожи, ласкал ее языком... Может, это было в его прошлой жизни?

Люба неуловимо выскользнула из его объятий.

– Ах, бессовестный, ты же мне обещал... Не спеши, Боренька. Сегодня у нас будет незабываемый вечер, обещаю тебе.

– Я знаю, любимая.

«Нет, Жемчужников. Ты ничего не знаешь!»

Она осмотрела его четырехкомнатную квартиру в двух уровнях, отказавшись заглянуть лишь в спальню: «Это царство твоей жены, сюда я не войду».

– А ты неплохо устроился, Борис Феликсович.

– Борис Феликсович, Любочка, все и всегда делает неплохо. Но на эту квартирку ты не рассчитывай, ее я оставлю моей благоверной. Нам придется купить что-нибудь попроще.

– «Нам»? А с чего ты взял, что я собираюсь жить с тобой под одной крышей, Боря?

Разумеется, это было сказано только из кокетства. Но отчего-то Борис испугался.

– Как, разве я тебе еще не сказал? Мы с тобой поженимся, заведем детей, будем жить долго-долго...

– ...И умрем в один день? Говорил, Боренька. Только уже не помню, когда.

И опять ему почудилась знакомая интонация! «Это все из-за проклятой Мелешкиной. Тебе надо лечиться, Борис».

– Что же тогда тебя удивляет, милая?

– Но я, кажется, еще не дала свое согласие! Или, может, согласилась, да забыла? Что поделать, девичья память, Боря.