Сделал исключение для Скифа… Ну, для Скифа грех такого исключения не сделать. Сам Жадан терпеливо ждал, когда необходимость в Скифе отпадет, чтобы своей рукой раздавить эту гниду.

А полковника Жадана Гриф убивать не стал… Или еще не совсем в нем разочаровался, или на что-то еще полковник нужен. На что?

Жадан развернул вертолет и направил его к огневым позициям дивизиона. Держался над вершинами деревьев. На всякий случай.

Что-то пронеслось мимо. Гораздо выше, но с такой скоростью, что чуть не опрокинуло вертолет.

Торпеда, понял Жадан. К Клинике пошла вроде… Неужели за Грифом?

Вертолет сделал круг над поляной. Завис. Медленно снизился. Сел. Не выключая двигателя, полковник выбрался из вертолета и пошел к установкам.

К тому, что раньше было установками.

Словно «бури» были сделаны из пластилина.

Когда-то внук Жадана, побывав у дедушки на службе, слепил из пластилина установку. Долго и старательно лепил. А потом взял в руку и сдавил. Так, что пластилин полез между пальцами…

Все четыре установки были смяты до неузнаваемости. Четыре безобразных комка металла, пластика, резины. Будто кто-то невероятно огромный сдавил их поочередно в кулаке. И не просто сдавил, а старательно собрал всех человечков к игрушечным машинкам и только тогда все сплющил и смял.

Кровь, масло и гидравлическая жидкость собирались в лужицы. В окопах никого и ничего не было. Свежевскопанная земля, следы ботинок на ней. Несколько окурков. И все.

Жадан попытался представить себе, что же именно произошло здесь, но перед глазами стояла одна и та же картина – гигантская рука, сминающая в кулаке людей и технику. Четыре руки. Четыре одновременных комка.

Полковник вернулся к вертолету.

Вертолет взлетел.

– Ты что, Гриф? – Горенко тряхнул Грифа за плечо, и тот вдруг стал мягко валиться навзничь.

Капитан подхватил Грифа, аккуратно положил на бетонную дорожку.

Лицо белое, зрачки закатились, руки сжаты в кулаки. Горенко хлопнул Грифа ладонью по щеке. Гриф еле слышно застонал.

Горенко еще похлопал по щекам. Гриф открыл глаза.

– Доброе утро, – сказал Горенко.

– Привет, – прошептал Гриф.

– Что с тобой?

– Не… не знаю… – Гриф посмотрел на свои ладони.

Кровь. Кровь под ногтями. Ладони, разодранные в кровь.

Гриф сел. Попытался вытереть ладони об одежду. Потом встал, его сильно качнуло, но Горенко успел поддержать.

– Пойдем, – сказал Гриф. – Проводи меня…

– Давай, – кивнул Горенко. – Насколько я понимаю, мы прогуляемся к кольцу. Ты ведь туда направил журналистов и нашу адаптантку.

– Туда. И направил – туда.

– Давай-давай, – засмеялся Горенко. – Покажешь, как ходить сквозь стены. Ты что, не заметил? Там кольцо вырубилось. Вырубилось. Надежда, конечно, умирает последней, но если рванет корабль…

– Не рванет.

– …рванет корабль, то… Что ты сказал?

– Я. Сказал. Не рванет.

– Откуда такая уверенность?

– Я знаю, – сказал Гриф и снова посмотрел на свои ладони. – Я…

Гриф споткнулся и упал бы, если бы не Горенко.

– Ладно, – сказал Горенко, – верю. Не знаю почему, но верю.

Они спустились на третий уровень. Гриф остановился перед дверью.

– Ты сейчас куда, капитан?

– Я сейчас с тобой иду в тупик. И буду в этом тупике, пока не придумаю, куда мне деваться. И где мне будет безопасней – тут, в ожидании новостей, или среди чужекрыс…

– Чужекрысы ушли…

Это было похоже на фокус. Сплошной покров из чужекрыс таял, словно кусок сахара в кипятке. Чужекрысы не разбегались в стороны, не закапывались в землю – их просто становилось меньше. И меньше. И меньше.

Они словно исчезали, стоило только отвести взгляд. Вначале это было незаметно, все тот же бесконечный покров из жесткой бурой шерсти. Потом оказалось, что степь покрыта уже не сплошной массой, можно было увидеть каждое отдельное животное, а еще через минуту чужекрысы уже стояли в метре друг от друга, в двух метрах, в трех…

– Интересно, – сказал Старший.

– Чужекрысы и чужекрысы, – недовольным тоном произнес Младший. – Ничего интересного…

– Интересно не это, – покачал головой Старший. – Интересно, что он узнал.

– Беспокоишься, не узнал ли он о нас? – усмехнулся Младший.

– О нас? О нас он так или иначе узнает в ближайшее время. А вот узнал ли он о том, что все это значит, как это работает…

– А если узнает?

– Ты любишь задавать риторические вопросы. – Старший помассировал переносицу. – Ты ведь и сам все прекрасно понимаешь.

– Полагаешь, все предопределено? Полагаешь, ничто не может выйти за рамки программы? Думаешь, все, что здесь происходит, все то, обо что испачкались мы, – все напрасно? Думаешь, мы не смогли ничего изменить… даже не к лучшему, а просто изменить? Ты так думаешь?! – сорвался на крик Младший. – Ты думаешь, что мы балансируем на грани безумия вот уже десять лет – и все напрасно? Все только для того, чтобы унавозить почву для них?

– А ты думаешь иначе?

– Ничего я уже не думаю.

– А я думаю, не стоит ли приказать Ильину убить Грифа. Сразу, при встрече.

– Сейчас он такой приказ не выполнит. Сейчас он очень хочет его спасти и привезти к нам.

– Я знаю. Но если он найдет Грифа, то до станции они не доберутся. Лучше уж хаос, чем встреча с ним. Я не знаю, что может произойти. И… – Старший понизил голос: – Я его боюсь.

Зазвонил телефон.

– Возьми трубку, – сказал Старший.

– Сам возьми.

– Возьми трубку, – повторил Старший. – И посмотри на карту.

Значки торпед остановились над Брюсселем. Торпеда Ильина спускалась к Адаптационной клинике.

– Слушаю, – сказал Младший, поднося хромированную трубку к уху.

Это был Клеев. Это был Клеев с голосом, постаревшим на несколько десятков лет.

– Я слушаю вас, Герман Николаевич.

– Я не мог до вас дозвониться…

– Мы были заняты более важными делами, – сказал Младший.

– Я так и подумал, – ответил Клеев. – Гораздо более важными. И решил, что мы все можем порешать сами…

Клеев откашлялся.

– Значит… Катрин обратилась к нам, в Россию, и в ООН и сообщила, что группа заговорщиков планирует захват власти от имени пришельцев… С использованием инопланетных технологий. Сообщила, что в Территориальных войсках этот заговор получил особо широкое распространение… И что наш Патруль вступил в сговор…